«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории - Дафна дю Морье

бок с остальными и постепенно привыкал к мысли, что у них новый отец, новый вожак. И уже к середине дня стало казаться, что он всегда вел их за собой и никакого другого вожака у них не было. Да и как знать, убеждал себя Бен, может, он не совсем чужой в этой семье, может, какой-нибудь дальний родственник, например дядя или еще кто-нибудь, — попробуй разберись в обычаях этих верещатников.

Солнце, прочертив привычную дугу на небосклоне, стало опускаться за холмы. И опять, как накануне, все остановились, и новый отец стал кругами приближаться к одной из мамаш, но не к той, которую выбрал себе в матери Бен, а к другой, к тетке, — видимо, она больше ему приглянулась. Он не собирался стоять на страже, чтобы охранять их сон, как это делал прежний отец. Они с теткой на пару о чем-то секретничали, и, когда кто-то из детей подбежал к ним, новый отец отогнал его. Он был, наверно, не такой покладистый, как прежний.

Бен совсем ослаб от голода: еще немного — и он упал бы в обморок. Он подошел к знакомой мамаше, матери сынка-растрепыша, и на этот раз она не оттолкнула его, а терпеливо ждала, пока он пытался как-то пристроиться к ней, чтобы сосать молоко. Бену удалось немного поесть, но оказалось, что это не так-то просто. Он побаивался, и его движения были неумелыми и неловкими. Выдержав минуту-другую, мать отошла на несколько шагов и, как и прошлой ночью, улеглась прямо в снег рядом со своим сыном, а Бен опять примостился у нее под боком. Остальные еще топтались вокруг, но Бен сразу закрыл глаза, уткнулся уже по привычке головой в ее плечо и зарылся рукой в ее волосы, так что он даже не видел, легли наконец остальные или нет. Да ему это было и неважно — важно было только чувствовать себя в тепле и безопасности и знать, что его пожалеет и приласкает та, кого он любит.

Их разбудили грозные крики. Все вскочили. Ничего не понимая спросонья, Бен тер руками глаза. В небе висела круглая луна. А по снежной равнине, приближаясь к ним, бежала толпа людей, и среди них он узнал своего собственного отца. Люди страшно кричали и размахивали на бегу дубинками.

На этот раз обошлось без сражения. Первым обратился в бегство вожак. Вслед за ним кинулись наутек мамаши, и дети, и даже старая бабка. Они галопом скакали прочь под луной по заледенелому снегу, они предали, бросили его — все, даже та, которую он выбрал в матери, красавица гнедая кобыла, все его братья, благородные и гордые, — все, все… И тогда Бен закричал им вслед так, что от крика все готово было разорваться у него внутри, закричал так, как еще никогда не кричал.

— Нет!.. Нет!.. Нет!.. — закричал он, в первый и последний раз в своей жизни сумев произнести слово, и упал лицом в колючий снег.

Перевод Н. Роговской

Рандеву

Без видимых причин

Однажды утром примерно в половине двенадцатого Мэри Фаррен зашла в оружейную комнату своего мужа, взяла револьвер, зарядила его и затем застрелилась. Дворецкий услышал из буфетной выстрел. Зная, что сэр Джон уехал и вернется только к ланчу и в это время в оружейной быть никому не полагается, он отправился на разведку и увидел леди Фаррен в луже крови на полу. Она была мертва.

В ужасе он призвал на помощь экономку, и, посоветовавшись, они решили, что сперва он позвонит по телефону доктору, потом в полицию и в последнюю очередь самому сэру Джону, который был на заседании правления.

Доктору и полиции, которые появились вслед друг за другом с перерывом в несколько минут, дворецкий рассказал, что произошло; телефонное сообщение в обоих случаях звучало одинаково: «Несчастный случай с ее светлостью. Ее светлость лежит в оружейной комнате, голова прострелена. Боюсь, что она умерла».

Телефонное сообщение, призывающее домой сэра Джона, было сформулировано по-иному: «Сэра Джона убедительно просят поскорее приехать, с ее светлостью произошел несчастный случай».

Таким образом, объявить горестную весть вернувшемуся домой мужу досталось доктору.

Для доктора это была нелегкая, мучительная задача. Он знал Джона Фаррена много лет, и он, и Мэри были его пациентами. Более счастливой супружеской пары было не найти, оба с нетерпением ожидали появления на свет первенца этой весной. Никаких осложнений не предвиделось — Мэри Фаррен была спокойна, здорова и радовалась перспективе стать матерью.

Самоубийство казалось лишенным смысла. И однако, не подлежало сомнению, что это самоубийство. Мэри Фаррен наскоро написала три слова на блокноте, который положила на стол в оружейной комнате. Слова были: «Прости меня, любимый».

Револьвер хранился незаряженным. Со всей очевидностью, Мэри Фаррен достала его, зарядила и затем застрелилась.

Полиция согласилась с мнением доктора, что рана нанесена ее собственной рукой. Смерть, к счастью, наступила, судя по всему, мгновенно.

Сэр Джон Фаррен был убит горем. За те полчаса, что он беседовал с доктором и полицией, он состарился чуть не на двадцать лет.

— Почему, почему она это сделала? — повторял он в отчаянии. — Мы были так счастливы. Так любили друг друга. Мы ждали ребенка. Не было никаких причин, говорю вам, совершенно никаких.

Ни полиции, ни доктору нечего было возразить ему.

Последовали обычные формальности, произвели официальное дознание; как и предполагалось, вынесли вердикт: «Самоубийство при отсутствии данных, свидетельствующих о душевном состоянии покойной».

Сэр Джон Фаррен без конца обсуждал случившееся с доктором, но ни один из них не мог прийти к какому-либо заключению.

— Есть одна вероятность, — предположил доктор. — Бывает, что женщины во время беременности на время теряют рассудок. Но вы бы заметили признаки помешательства, и я тоже. Вы же говорите, что и накануне вечером, и за завтраком она была такой, как всегда. Насколько вам известно, абсолютно ничто не тревожило ее.

— Абсолютно, — проговорил сэр Джон. — Мы завтракали вместе, как обычно. Строили планы на вторую половину дня: вернувшись с заседания, я собирался поехать с ней на прогулку. Она была в жизнерадостном настроении и всем довольна.

Слуги подтвердили его слова.

Горничная заходила в спальню к ее светлости в половине одиннадцатого, та разглядывала шали, доставленные по почте. Восхищенная искусной работой, леди Фаррен показала шали горничной и сказала, что на всякий случай оставит обе, розовую и голубую, — для девочки или для мальчика.

В одиннадцать явился коммивояжер от фирмы, производящей садовую мебель. Ее светлость приняла его и выбрала по каталогу два