Вавилон - Маргита Фигули

Но Гобрий, понимая, что гложет душу халдейского спесивца, предпочел доверить ему командование войском, стоявшим перед укреплениями Храмового Города.

— Но с повышением в чин высшего военачальника! — не приминул напомнить Сан-Урри.

— Если проникнешь в город и не дашь захватить себя в плен, царь царей пожалует тебе желаемый чин, — кивнул Гобрий, ожидая согласия Кира.

— Быть по сему, — поневоле согласился царь и приблизился к жертвенникам.

Пока остальные смиренно молились, Сан-Урри шептал:

— Буду драться, как лев, буду драться, как тигр. Сокрушу и уничтожу его. Я должен сломить его мощь, я должен смирить его гордыню, я должен увидеть его окровавленный труп.

Он думал о Набусардаре. Думал с ожесточением, до хруста стискивая челюсти. Он готов был растерзать его зубами, испепелить огненным взглядом. Лишенный пока другой возможности, Сан-Урри проклинал его пред ликом чужеземных богов, суля позорную смерть. Да не ведает он отныне ни любви, ни радости! Да оставят его отныне силы и здравый ум! Да поразят его тело ломота, язвы, проказа! Будь он проклят, проклят! Но ничего подобного в эту минуту с Набусардаром не случилось — то ли боги отвратили слух от мерзостной молитвы, то ли невластны были они причинить зло человеку.

Набусардар сидел в командной башне, венчавшей внутреннюю стену Имгур-Бел, и ждал начала штурма. Исполненный силы, здоровья и мудрости, он готовился отразить нападение персов. Он знал, что в лагере Кира молятся богам, и смотрел в бойницу на клубы дыма над жертвенными алтарями, стлавшегося над строениями Вечного Города.

Он почувствовал его аромат, когда стража раздвинула защищавшую вход завесу из металлических пластинок и в башню вошел гонец из борсиппского дворца.

— С чем пожаловал? — поторопил гонца Набусардар, прежде чем тот обратился к нему.

— С весточкой от избранницы твоего сердца, непобедимый господин.

— Что-нибудь случилось? — и Набусардар схватил протянутую ему суму из красной овчины, тщательно перевязанную ремешком.

— Я гонец радости, а не печали, светлейший, — приветливо отвечал воин, пока Набусардар доставал из сумы серебряную дощечку и алую ленту.

— Гонец радости… да, ты прав, — отозвался верховный военачальник, улыбкой сгоняя с лица выражение озабоченности. — Письмо в Борсиппу я передам тебе позже.

Едва за воином с легким звоном сомкнулась завеса, Набусардар в нетерпении обратился к посланию.

«Великий возлюбленный мой, непобедимый Набусардар!

Пишу тебе накануне сражения. В одной из твоих книг я прочитала чудесные слова. Послушай их, мой прекрасный, ибо иных я не. желаю произнести в это мгновение: «Положи меня на сердце свое, как печать, и на руку свою, как перстень печатный, ибо любовь сильна, как смерть». О да, бесстрашный возлюбленный мой, положи меня не сердце свое, как печать, и я буду рядом с тобой в самой жестокой сече; словно доспехи своим телом защищу твою грудь от вражеских стрел. И на руку положи меня, как перстень печатный, который придаст тебе силы и сделает неуязвимым. Припадаю устами к твоим устам и шепчу: любовь сильна, как смерть, любовь сильнее смерти. Кто любит сильно, тот не умрет, — любовь надежно хранит человека, как воина хранит металлический щит. Помни об этом, мой бесценный, любимый мой. Обвей красной лентой рукоять меча — она убережет тебя в минуту опасности. Я собственными руками вышила на ней: «Любовь сильнее смерти! Да, любовь сильнее смерти! Не забывай об этом, мой победитель. Нанаи».

Набусардар готов был тут же, немедля помчаться в Борсиппу и заключить Нанаи в свои объятия, но, глянув невзначай в бойницу, поверх крыш, увидел, что дым от жертвенных алтарей персов уже не так высок, — должно быть, молебствие скоро окончится.

Кликнув писца, он велел ему начертать на воске несколько фраз, затем перенести их на золотую дощечку и в той же кожаной суме отослать Нанаи.

Лысый мудрец уселся на пол, скрестил ноги и, положив на правое колено восковую дощечку, стал выводить резцом под диктовку Набусардара:

«Повелительница сердца моего, любовь моя бесценная!

Мне кажется, будто я жил тысячи лет назад и тысячи лет назад повстречал тебя и сразу же сказал:

«Любовь сильнее смерти». Это оказалось правдой, потому что прошло много лет, и любовь воскресила нас из мертвых, чтобы мы напомнили о ней людям в новом образе, в образе Нанаи и Набусардара.

Не забывай, вечно желанная радость моя, того, что я тебе говорил: «Ты словно денница, ты прекрасна, как месяц, чиста, как солнышко. Шея твоя словно башня из слоновой кости, очи твои — озера, отливающие изумрудом. Стан твой строен, будто пальма, а груди — как виноградные гроздья. Две алые ленты — губы твои. Речь твоя — драгоценность, кудри твои — будто стадо овец на склоне горы. Ты — совершенство, подруга моя, и все в тебе безупречно. Сестра моя, ты пленила. мое сердце, пленила взором своим, лебединой шеей своей.

Я люблю тебя, Нанаи, люблю всей душой, навеки и не могу не повторить вслед за тобою: любовь — это жизнь, любовь — сильнее смерти. Лентой твоей пурпурной я обвиваю рукоять меча и…»

Остальные слова потонули в реве горнов, который донесся с востока и обрушился на стены командной башни Имгур-Бел. Вслед за этими звуками раздался оглушительный воинственный вой, и к внешним стенам Вавилона со стороны Канала Голубых Вод устремились Кировы полки.

Стройные ряды щитоносцев, лучников, пращников, копьеносцев ощетинились оружием.

Набусардар вскочил с каменной скамьи. Алая лента соскользнула с колена под каблук тяжелого армейского башмака. Хрустнули хрупкие бусины жемчуга, но Набусардар не заметил этого. Выбежав на стену, он закричал:

— К бою! Трубачи — сигнал!

Халдейские трубы грянули на крепостном валу, первым призывным звукам пронзительно вторили горнисты, стоявшие по всей стене. С городских улиц донеслась громовая дробь барабанов. Все живее в Вавилоне было на ногах. Не столько битва, сколько то, что могло последовать за нею, удесятеряло ужас вавилонян, сводила их с ума.

С обеих сторон просвистели первые стрелы. Стрелы персидских солдат полетели на укрепления, стрелы халдейских солдат — в ряды персидского войска. В первые мгновения это было похоже на стремительные перелеты птиц. Постепенно стрельба учащалась, и вскоре в воздухе поднялся настоящий ураган. Было видно, как несколько десятков солдат Набусардара выронили луки и, истекая кровью, рухнули на камни и сползли вниз по внешней стене укреплений. Но и персидские латники падали под ноги своих товарищей, и иссохшая халдейская земля жадно впитывала теплую кровь умирающих.

Как ни странно, остальное оружие персов бездействовало. Из этого можно было заключить, что для захвата Вавилона Кир решил прибегнуть к планомерной осаде, а не к стремительному штурму. Военачальников Набусардара тревожили лишь необычайно большие разрывы между отдельными полками персов.