Воин кровавых времен - Р. Скотт Бэккер

Пройас изумленно смотрел на колдуна; в его голосе звучало нечто такое, что мгновенно погасило возмущение принца: какое-то странное опьянение, безрассудство, но порожденное не выпивкой, а потерей.

— Знал, — признался Пройас, щурясь. — Но я думал, что… — Он сглотнул. — Келлхус скоро умрет.

Он тут же почувствовал себя дураком: его слова прозвучали так, словно он предлагал Ахкеймиону компенсацию.

— Эсменет для меня потеряна, — сказал Ахкеймион. Лицо колдуна казалось тенью под ледяной коркой, но Пройас сумел разглядеть на нем изможденную решимость.

— Как ты можешь говорить такое? Ты не… — Где Ксинем? — перебил его колдун.

Пройас приподнял брови и кивком указал налево. — За стеной. В соседней комнате. Ахкеймион поджал губы. — Он тебе рассказал? — Про свои глаза?

Пройас уставился на собственные ноги под пунцовым одеялом.

— Нет. У меня не хватило мужества спросить. Я подумал, что Багряные…

— Из-за меня, Пройас. Они ослепили его, чтобы кое-чего от меня добиться.

Подтекст был очевиден. «Это не твоя вина», — говорил он. Пройас поднял руку, словно для того, чтобы смахнуть сон с глаз. А вместо этого вытер слезы.

«Проклятье, Акка… Мне не нужна твоя защита!»

— Из-за Гнозиса? — спросил он. — Они этого хотели? Крийатеса Ксинема, маршала Конрии, ослепили из-за богохульства!

— Отчасти… Еще они думали, что я располагаю сведениями о кишаурим.

— Кишаурим? Ахкеймион фыркнул.

— Багряные Шпили боятся. Ты что, не знал этого? Боятся того, чего не могут увидеть.

— Это-то очевидно: они только и делают, что прячутся. Элеазар по-прежнему отказывается выйти на битву, хоть я и сказал ему, что скоро они начнут с голодухи жрать свои книги.

— Тогда они не смогут слезть с горшков, — заметил Ахкеймион, и сквозь звучавшее в голосе изнеможение пробился прежний огонек. — Их книги такое гнилье!

Пройас расхохотался, и его окутало почти забытое ощущение покоя. Именно так они когда-то и разговаривали, выпуская наружу заботы и тревоги. Но вместо того, чтобы приободриться, Пройас впал в замешательство.

Воцарилось долгое молчание — результат внезапно исчезнувшего хорошего настроения. Взгляд Пройаса скользил по веренице людей, бронзовокожих и полунагих, вышагивающих по разрисованным стенам и несущих разнообразные дары. С каждым ударом сердца тишина звенела все громче.

Потом Ахкеймион произнес:

— Келлхус не может умереть. Пройас поджал губы.

— Ничего себе, — ошеломленно пробормотал он. — Я говорю, что он должен умереть, а ты говоришь, что он должен жить.

Принц нервно взглянул на рабочий стол. Пергамент лежал на виду, и его приподнятые уголки на солнце сделались полупрозрачными. Письмо Майтанета.

— Это не имеет никакого отношения к тебе, Пройас. Я более не связан с тобой.

И от самих слов, и от тона, каким они были сказаны, Пройаса пробрал озноб.

— Тогда почему ты здесь?

— Потому что изо всех Великих Имен лишь ты один способен понять.

— Понять, — повторил Пройас, чувствуя, как прежнее нетерпение вновь разгорается в его сердце. — Понять что? Нет, погоди, дай я угадаю… Только я способен понять значение имени «Анасуримбор». Только я способен понять опасность…

— Довольно! — громыхнул Ахкеймион. — Ты не видишь, что, принижая все это, принижаешь и меня? Разве я хоть раз насмехался над Бивнем? Разве я глумился над Последним Пророком? Когда?

Пройас молча проглотил резкое замечание, еще более резкое из-за того, что Ахкеймион сказал чистую правду.

— Келлхус был осужден, — спокойно заметил он.

— Осторожнее, Пройас. Вспомни короля Шиколя.

Для любого айнрити имя ксерашского короля Шиколя, приговорившего Айнри Сейена к смерти, было синонимом заносчивости и предметом ненависти. При одной лишь мысли о том; что его собственное имя может приобрести такую же славу, Пройасу сделалось страшно.

— Шиколь был не прав… А я прав!

— Интересно, что бы сказал Шиколь…

— Что? — воскликнул Пройас. — Неужто такой скептик, как ты, думает, что среди нас ходит новый пророк? Да брось, Акка… Это же нелепо!

«Именно так твердит Конфас…» Еще одна обидная мысль. Ахкеймион помолчал, но Пройас не мог понять, чем это вызвано, осторожностью или нерешительностью.

— Я не уверен, что он такое… Я знаю одно: он слишком важен, чтобы позволить ему умереть.

Неподвижно сидя на кровати, Пройас смотрел против солнца, силясь разглядеть своего старого наставника. Но если не считать силуэта на фоне синей колонны, все, что ему удалось рассмотреть, это пять белых прядей, прочертивших черноту бороды Ахкеймиона. Пройас с силой выдохнул через нос и опустил взгляд.

— Еще недавно я и сам так думал, — сознался он. — Я беспокоился: вдруг то, что говорит Конфас и другие, — правда, вдруг это из-за него гнев Божий обрушился на нас? Но я слишком часто делил с ним чашу, чтобы… чтобы не понимать, что он нечто большее, чем просто замечательный…

— А потом?

Как будто огромное облако вдруг наползло на солнце, и комнату заполнил сумрачный холод. Впервые Пройасу удалось отчетливо разглядеть старого колдуна: изможденное лицо, несчастные глаза и задумчивый лоб, синяя рубаха и шерстяная дорожная одежда, испачканная черным на коленях.

Такой жалкий. Почему Ахкеймион всегда кажется жалким?

— И что потом? — повторил колдун; его явно не волновало то, что он вдруг сделался видимым.

Пройас снова тяжело вздохнул и взглянул на письмо Майтанета. Ветер донес отдаленный раскат грома, и кроны черных кедров заволновались.

— Ну, — продолжил Пройас, — сперва был скюльвенд. Он ненавидел Келлхуса. Я подумал про себя: «Как человек, знающий Келлхуса лучше всех, может настолько презирать его?»

— Серве, — ответил Ахкеймион. — Келлхус однажды сказал мне, что варвар любил Серве.

— То же самое сказал мне и Найюр, когда я в первый раз спросил его… Но в его поведении было нечто такое, что заставило меня усомниться в его словах. За этим кроется что-то еще. Скюльвенд — человек неистовый и печальный. И сложный, очень сложный.

— У него слишком тонкая кожа, — сказал Ахкеймион. — Но, я думаю, на ней достаточно шрамов.

Кислая улыбка — вот и все, что позволил себе Пройас.

— Найюр урс Скиоата тоже куда больше, чем ты думаешь, Акка. Уж поверь мне. В некотором смысле он столь же необыкновенен, как и Келлхус. Мы должны радоваться, что это мы приручили его, а не падираджа.

— Ближе к делу, Пройас. Конрийский принц нахмурился.

— А суть дела в том, что когда я снова принялся расспрашивать его о Келлхусе, вскоре после того, как мы оказались в осаде…