Красный свет - Максим Кантор

Подобно всякому чванному дураку, Шпеер отлично знал, что он необразованный дурак, – но ярился, если это делалось понятно другим.

– Я придерживаюсь трактовки бессмертного Гёте, – сказал он солидно, и щеки его набрякли.

– Уважаемый герр Шпеер, я не подозревал в вас такой начитанности, – сказал я с легким поклоном. – Вторая часть «Фауста» – книга, которую я держу у изголовья. Любопытно, в этой христианской мистерии вы отводите мне роль Менелая, Мефистофеля или Фауста? И если я – Фауст, то кто же тогда наш добрый хозяин? Не намекаете же вы?..

Альберт Шпеер стал схож цветом с нарукавной нацистской повязкой, которую он из подобострастия носил. Никто из нас уже не придерживался карнавального ритуала, один Шпеер украшал себя свастиками и значками, в точности как свои помпезные дома – лепниной.

– Христианство, – сказал Адольф поучительно, – религия еврейская по происхождению, вынуждавшая людей гнуть спину по звуку церковного колокола и ползти к кресту чуждого Бога. Система ограничений: ад и рай – отражает убожество еврейской фантазии.

Шпеер кивнул и мелким почерком записал эту мысль в блокнот. Он всегда носил с собой маленький блокнотик, вынимал его за обедом и вписывал фразы фюрера. Позднее, Шпеер издаст книгу воспоминаний о том, как делил стол с тираном и чудовищем.

– Во многом я солидарен с Гёте, – сказал Адольф задумчиво. – Как и он, я по убеждениям античный грек, – Адольф выскреб остатки капустного варева из тарелки, – и не вижу смысла в христианских проповедях, но… – Он остановился, подал знак лакею, однако Шпеер опередил лакея – принес новую порцию капусты расторопнее. Адольф отправил в рот еще одну ложку безвкусной каши, прислушался к ощущениям.

Ремарку про греческое происхождение я уже слышал: так Адольф уже говорил на прошлом обеде бельгийцу Леону Дегрелю («Мой фюрер, откройте великую тайну, кто же вы?» – «Я – древний грек!»). Если реплика удавалась, Адольф воспроизводил ее не один раз.

– Да, я античный грек и во многом агностик. Вы заметили это, Шпеер, не правда ли? – Гитлер поощрительно улыбнулся Шпееру в знак того, что доверяет его наблюдательности.

– О, да, – сказал Шпеер с чувством, показывающим, что он много думал над этим вопросом.

– Но впрочем, – продолжал Гитлер, – у меня нет причин сетовать на Бога. Я не полный агностик, если вы понимаете, что я хочу сказать. Я верю, что Божья воля послала юношу в рейх, чтобы он вырос, стал во главе нации и привел свою родную землю обратно в германское государство.

Какое отношение германское государство имеет к царству Божьему, фюрер не уточнил.

– Это бесспорно, мой фюрер, – сказал дурак Шпеер. Архитектор поглядывал в мою сторону, ища, как бы меня уколоть. Додумался и сказал: – Вот видите, милейший Ханфштангль, вы неверно толкуете мифы. Наш хозяин – не Менелай, не Фауст (про Мефистофиля архитектор умолчал), наш хозяин – это Фридрих Барбаросса крестового похода, наш хозяин – это Агамемнон, который возглавил поход за Еленой. – И взгляд на фюрера: доволен ли?

– Да, – сказал Адольф, – мы продолжаем великий миф.

– Адольф, – сказал я Гитлеру, – помните о том, что ждало Агамемнона после победы. Будьте осторожней с Эгисфами. Их сегодня во дворце слишком много.

Так завершилась в тот день беседа о Гёте, Елене и Античности.

Я порадовался, что Елены на обеде не было.

А в конце января приехал Йорг.

Йорг прибыл с Восточного фронта, где находился под началом нашего знакомого генерала Штрауса, в группировке «Центр», вверенной фон Боку, чванному аристократу. В те дни Федор фон Бок неожиданно ушел в отставку – казалось бы пустяковая деталь, но я придал ей значение. Одновременно был отправлен в отставку главнокомандующий сухопутными силами фон Браухич; отправили в отставку и генерала Штрауса, в армии которого служил Йорг. Я ужаснулся: в своем ли он уме, этот злосчастный Агамемнон? Три отставки подряд – и в такой момент! Оказалось, что это лишь начало. Плотность наказаний, обрушившихся на армию, напомнила русский тридцать седьмой год; вероятно, во время праздничного обеда с цветной капустой фюрер вынашивал план армейской реформы. За две недели Гитлер сменил командующих тремя пехотными и двумя танковыми армиями, сменил почти всех командиров корпусов 4-й и 9-й армий и 2-й танковой, сменил начальников штабов четырех армий – все это было выполнено по-сталински безоглядно. Даже Йорг отметил, что Гитлер не военный, – и как может фюрер знать, что лучше для армии? Я с тревогой прислушивался к словам молодого военного. Армейские чины возмутились, вот теперь заговор созрел окончательно – я почувствовал это.

Я собрался обсудить перемены в армии с графом фон Мольтке – Хельмут фон Мольтке специализировался на военном праве; я хотел убедиться, что претензии военных обоснованы. Дело было не в профессиональной компетенции, дело было в авторитете графа. Пост и влияние Мольтке были несообразны. Хельмут фон Мольтке был юристом в канцелярии внешней разведки (абвера), хотя правнуку великого фельдмаршала могли дать более важный пост; однако Мольтке отказался вступать в НСДАП, довольствовался скромной должностью, на долгие уикенды уезжал в родовое имение Крейсау в Нижнюю Силезию. Любопытно, что, уклонившись от дел, Хельмут Мольтке стал популярен – в его имение приезжали значительные люди, вели беседы об истории Германии; я видел, что влияние юриста растет.

Члены семьи Мольтке всегда связывают биографию с государственной службой, понимая таковую по-разному. Кузена Хельмута, дипломата Ханса Адольфа фон Мольтке, я знал коротко, мы не раз сидели с ним за чашкой кофе; Ханс был нашим послом в Мадриде. Совсем недавно мы просматривали его сообщение о позиции Франко в отношении еврейских беженцев: по нашей рекомендации каудильо закрыл евреям въезд в Испанию – так мы блокировали исход многотысячной еврейской толпы. Ханс Адольф был человеком общительным и отличным работником – установил через Мадрид любопытный канал связи с Британией: министр иностранных дел Ее Величества Самуэль Хор наносил визиты Франко, и Франко мог аккуратно представлять Британии наши соображения по текущему моменту. Мы ценили Ханса Мольтке. Его кузен Хельмут был человеком упрямым, и общение с ним давалось нелегко. Я бы предпочел, чтобы Елена подтвердила родство с дипломатом, но она выбрала законника.

В имение Хельмута Мольтке мы с Еленой ездили каждый месяц. Дальние родственники приняли Елену и Йорга в свою семью – причем жена графа, Фрая, как мне кажется, искренне привязалась к Елене. Дамы называли друг друга «сестрами», хотя их родство было сомнительным; дам объединила приверженность к сентиментальному героизму; дамы совершали поездки в госпиталь, отвозили рождественские подарки раненым. Перед Рождеством они навестили лагерь под Берлином, где содержались французские военнопленные – ездили с миссией Красного Креста, в которой Фрая фон Мольтке состояла патронессой. Однажды дамы посетили здание на Аугустштрассе, 14, где находился пункт сбора берлинских евреев перед депортацией в лагеря. В тот год чистка города от евреев еще проведена не была, евреев отмечали на Аугустштрассе и разрешали некоторым из них вернуться домой; некоторые евреи даже были зарегистрированы в так называемой Земельной службе труда – они должны были трудиться в «еврейских колоннах», а «фабричная акция», когда их прямо с рабочих мест отправили в лагеря смерти, только планировалась. Посещение Аугустштрассе не произвело на дам чрезмерно болезненного впечатления – никто им не сказал, куда увезут стриженых детей в ближайшие месяцы; более того, Фрея уверилась, что план Мадагаскара еще не отменен. Дамы усердно пили кофе после долгого и трудного дня – и обсуждали Мадагаскар. То была пора благородных усилий, не омраченных знанием.