Возвращение домой - Розамунда Пилчер

Неттлбед накрывал завтрак в столовой, когда в кабинете полковника раздался звонок. Он глянул на часы – было без двадцати восемь, – аккуратно положил вилку на место и пошел к телефону.

– Нанчерроу.

– Мистер Неттлбед?

– Слушаю.

– Это Изобель. Из Дауэр-хауса. Мистер Неттлбед… миссис Боскавен умерла. Ночью, во сне. Полковник дома?

– Он еще не встал, Изобель. – Неттлбед нахмурился. – Вы, случаем, не ошибаетесь?

– О, можете быть уверены. Никаких признаков дыхания. Безмятежная, как младенец. Голубушка…

– Изобель, вы одна?

– Конечно одна. Кому еще здесь быть?

– Вы-то как?

– Мне нужно поговорить с полковником.

– Я позову его.

– Я подожду.

– Нет, не ждите. Он сам вам позвонит. Просто будьте у телефона, чтобы услышать звонок.

– Я покуда еще не жалуюсь на слух.

– Вы уверены, что с вами все в порядке?

Изобель в ответ на это сказала резко:

– Просто передайте полковнику, чтобы срочно позвонил.

И дала отбой.

Неттлбед повесил трубку, продолжая какое-то время задумчиво смотреть на нее. Миссис Боскавен умерла. Немного погодя он проговорил вслух: «Этого только не хватало!» – вышел из комнаты и не спеша поднялся наверх.

Полковника он застал в ванной за бритьем. Поверх полосатой пижамы на нем был пестрый халат, на ногах – кожаные тапочки, на шею накинуто полотенце. Половину лица он уже побрил, но другая сторона была все еще в белых хлопьях душистой пены. Полковник стоял на резиновом коврике у ванны с опасной бритвой в руке и слушал новости по переносному радиоприемнику, который он всегда ставил на фанерованную красным деревом крышку унитаза. Подойдя ближе, Неттлбед узнал серьезный, сдержанный голос диктора Би-би-си, но едва он как следует прочистил горло и легонько постучал по филенке открытой двери, как полковник обернулся к нему и предупредительно вскинул руку, призывая к тишине. Они стали вместе слушать утреннюю сводку. Плохие новости. В первые часы утра немецкие войска вступили на территорию Дании и Норвегии. Три транспортных судна вошли в копенгагенскую гавань; порт и острова были заняты, и важнейшие проливы Скагеррак и Каттегат оказались под вражеским контролем. Немецкие корабли высадили войска в каждом норвежском порту вплоть до Нарвика на севере. Потоплен британский эсминец…

Полковник наклонился и выключил приемник. Потом выпрямился, обернулся к зеркалу и возобновил процедуру бритья. Его глаза в зеркале встретились с глазами Неттлбеда.

– Итак, – произнес он, – началось.

– Да, сэр, похоже на то.

– И, как всегда, довольно неожиданно для всех. Но разве это и впрямь так уж неожиданно?

– Без понятия, сэр. – Неттлбед замолчал в нерешительности. Но сказать было необходимо. – Мне очень жаль, сэр, но, боюсь, я принес еще более печальные известия. – (Лезвие чиркнуло, оставляя после себя на мыльной щеке полковника полоску гладкой кожи.) – Только что звонила Изобель, сэр, из Дауэр-хауса. Миссис Боскавен скончалась. Ночью, во сне. Изобель нашла ее утром мертвой и сразу же позвонила. Я сказал ей, что вы перезвоните, сэр, она ждет у телефона.

Он остановился. Полковник обернулся, и на лице его была написана такая боль, скорбь, чувство утраты, что Неттлбед не мог не почувствовать себя убийцей. Неттлбед тщетно искал подходящие слова, чтобы заполнить молчание. Но вот полковник потряс головой:

– О боже, Неттлбед, так тяжело поверить и смириться!..

– Мои искреннейшие соболезнования, сэр.

– Когда звонила Изобель?

– Без двадцати восемь, сэр.

– Я спущусь через пять минут.

– Очень хорошо, сэр.

– И вот что, Неттлбед… разыщите мне черный галстук, хорошо?

В Аппер-Бикли зазвонил телефон, Джудит подошла поднять трубку.

– Алло!

– Джудит, это Афина.

– Афина, вот так сюрприз!

– Мама попросила, чтобы я тебе позвонила. Боюсь, у меня очень печальные новости, хотя, в известном смысле, не самые печальные на общем фоне. Просто печальные для всех нас. Тетя Лавиния умерла.

Ошеломленная, Джудит молчала, у нее не было слов. Она нащупала один из неудобных стульев, стоящих в холле, и опустилась на него.

– Когда? – выдавила она наконец.

– Ночью в понедельник. Она просто легла спать и не проснулась. Никакой болезни, ничего такого. Мы должны радоваться, что она у нас была, и подавлять в себе эгоистические чувства, но такое ощущение, что кончилась целая эпоха.

Афина говорила спокойно, как зрелый человек, принимающий неизбежность смерти и утрат. Джудит была поражена. Она знала, что раньше, когда тетя Лавиния заболела и так напугала всех родных, Афина, узнав о ее болезни, ударилась в истерические слезы и довела себя до такого состояния, что Руперт был вынужден усадить ее в свой автомобиль и проделать весь путь от Шотландии до Западного Корнуолла. Теперь же… Может, это замужество и беременность вызвали в ней такую перемену, позволили вести себя так уравновешенно и рассуждать так рационально. Так или иначе, Джудит была благодарна ей. Невыносимо было бы услышать такие новости от человека, который сам заходится в рыданиях. Она сказала:

– Мне очень, очень жаль! Она была таким особенным человеком, таким неотделимым от всех вас. Должно быть, всем вам по-настоящему тяжело…

– Да, это правда.

– Как твоя мать?

– В порядке. И даже Лавди. Папчик провел с нами небольшую беседу, сказал, что мы должны думать не о себе, а о тете Лавинии, которая обрела покой и которую уже не может потревожить эта проклятая война. По крайней мере, она теперь избавлена от необходимости читать газеты и глядеть на все эти ужасные карты со стрелками.

– Я так благодарна за то, что вы меня известили.

– О, Джудит, милая, разве мы могли поступить иначе! Тетя Лавиния всегда считала тебя одной из нас. Мама спрашивает, не приедешь ли ты на похороны? Не самая радостная для тебя перспектива, но для нас твое присутствие значило бы многое.

Джудит заколебалась.

– Когда это будет?

– Шестнадцатого, в следующий вторник.

– Там будет… там все вы будете?

– Конечно. Вся команда в сборе. Кроме Эдварда, правда, – он сидит взаперти на своем аэродроме, ожидает, надо полагать, когда его отправят сбивать немецкие бомбардировщики. Пробовал взять отпуск по семейным обстоятельствам, но при нынешнем положении дел ему отказали. А все остальные будут, даже Джейн Пирсон, которая гостит тут со своими ребятишками. И Томми Мортимер, кажется, хочет приехать. Глупость полнейшая, он был у нас несколько дней, потом уехал обратно в Лондон, а теперь ему нужно проделывать весь путь заново. И это притом, что все мы в один голос его отговариваем – стоит ли, в самом деле, ехать? Но он так любил тетю Лавинию, невзирая даже на то, что она его вечно потчевала хересом и ни разу не предложила розового джина… Слушай, приезжай! И оставайся у нас. Все для тебя готово. Мы так никого и не пускаем в твою спальню.