Вивьен Вествуд - Вивьен Вествуд

Так вот, Лондон мне с самого начала не понравился. Первое, на что я обратила внимание, когда переехала, – что люди должны заранее планировать, когда встретятся. Нельзя было просто появиться где-то и проводить время так же, как в окрестностях Манчестера. Помню, я как-то пошла на танцы одна – я любила танцевать, – и всего один раз я с кем-то танцевала, а потом осталась совершенно одна: со мной никто не хотел танцевать, потому что я танцевала иначе, у нас и вправду была какая-то другая манера. На танцах в Дербишире и Манчестере у нас все было устроено очень хорошо. Исполнялось три композиции, потом шел длинный проигрыш. Девушка говорила «Большое спасибо» и уходила к своим подругам или еще куда-нибудь, так что мне этот ритуал всегда будет больше нравиться. А когда я переехала в Лондон, в музыку и танцы пришли новые течения. Так что на танцах мне стало неловко, и я ушла. И ощутила тоску по дому. Лондон, казалось, не принимает посторонних. А вскоре после переезда на смену танцевальным залам с музыкальными группами и партнерами по танцам пришла мода на клубы, и все стали танцевать поодиночке в этих темноватых залах. Нельзя было даже толком разглядеть, кто во что одет, а это мне никогда не нравилось. А еще я всегда любила с партнером поговорить. Мне не нравится просто танцевать в темноте, не видя людей. Мне сразу не понравился клуб «Ронни Скотт» и прочие подобные места, и вообще модерн-джаз мне тоже не нравился. Мне нравился рок-н-ролл. Я его обожала. Но в тогдашнем Лондоне все начали увлекаться модерн-джазом, а я никогда особой любви к нему не питала.

Вивьен в 15 лет на отдыхе на острове Мэн

На самом деле отношение к Лондону у меня изменилось благодаря двум вещам: во-первых, я порвала с Джимми, съездив в Манчестер, во-вторых, поступила в Школу искусств в Харроу. Итак, наступила весна 1958 года, мне 17 лет, и я учусь в художественной школе. Поступила в апреле, а летом уже бросила. Я проучилась там только один семестр на подготовительном курсе. А по пятницам я ходила на курс по моделированию одежды. Это был предмет по выбору. Наша преподавательница была человеком известным, ее звали Мэгги Шеперд. Я видела, как девушки два или три года ходили только к мисс Шеперд и выполняли у нее дипломную работу – шили платья. Очень красивые платья. А я просто до смерти хотела шить платья. Этим я и мечтала заниматься.

Прежде я уже шила себе сама – все, кроме пальто. Еще в школе мне хотелось шить себе какие-нибудь по-настоящему модные вещи и иметь возможность их носить. Но нам это не дозволялось, нас заставляли сидеть над набросками, и, по правде сказать, мне это просто наскучило. Хотелось сделать что-то настоящее.

Тем временем я превратилась в так называемую традиционщицу и в некотором роде переосмыслила свой образ: одевалась в пышные юбки и свободный вязаный джемпер поверх топа, повязывала на голову небольшие шарфики, носила большую корзину с предметами для рисования и ходила босиком. Прямо как художница! Почти все в нашей школе искусств увлекались традиционным джазом, хотя я никогда особо не интересовалась музыкой традиционщиков. При этом ходила по Харроу босая, с шарфиком на голове и в длинной юбке. Это я-то! Из спецпредметов я выбрала моделирование одежды, но была абсолютно разочарована: нам разрешалось только рисовать, а я хотела, чтобы меня научили, как идеально сшить себе платье. Так что я перешла на курс серебряного дела, где чеканила медные браслеты и создавала серебряные кольца.

В Харроу у меня появилось несколько новых подруг, но они все казались мне какими-то не от мира сего. Если они встречались с парнем, то вешались на него. Они ходили на вечеринки в джаз-клубы. А мне бородачи и приторность этих альтернативщиков не казались сексуально привлекательными. У себя дома я привыкла ходить в танцевальные залы. Каждую субботу тебя приглашал новый парень, и, может, разок ты ходила на свидание в кино и весь сеанс целовалась на последнем ряду. В школе искусств у меня появилась хорошая подруга, Сильвин Багг (она произносила свою фамилию как «Бугг»), она тоже была из семьи рабочих. Благодаря ей у меня возник интерес к новой лондонской городской моде, вращавшейся вокруг модерн-джаза: парни носили короткие свободные итальянские куртки, которые все называли «морозильник для зада», а девушки – юбки-карандаш, едва прикрывавшие колени. Мы с Сильвин сделали прически с начесом и заказали у Стэна, грека-обувщика из Баттерси, туфли с длинными острыми носами, выдававшимися на три дюйма. Мы называли себя «модами» от названия «модерн-джаз», «современный джаз», под который было классно танцевать и который отличался от чуть более позднего образа модов – как у молодого Мика Джаггера и Роджера Долтри. В 58–59-м годах мы с подружками из школы искусств носили одежду в стиле модов. А Сильвин прямо была одержима тем, чтобы найти парня-мода, чтобы он подходил к ее образу! И в итоге она такого нашла, помню, его звали Роб, и она вышла за него замуж. Надеюсь, они до сих пор вместе, потому что, когда они познакомились, она считала, что он идеален. У него была какая надо прическа, да и все как надо.

Когда мы учились в школе искусств, раз в неделю нас водили в музеи в Южный Кенсингтон рисовать с натуры. Я читала историю о «Кон-Тики»[7] и горела желанием узнать об инках, но даже после посещения Британского музея я так и не начала ценить красоту. Правда, когда я увидела гипсовую модель большого голубого кита и экспонаты, посвященные эволюции лошади, мое воображение всколыхнулось, хотя такое, наверное, случается с каждым. В Британском музее выставлялись древние украшения из чистого золота, исчезнувшие во времени вместе с ярким древним солнцем, которое светило людям, способным, как и мы, создавать гениальные вещи, но мыслившим совершенно по-другому. Заглянув в книжный магазин напротив Британского музея, я испытала потрясение: оказывается, антропологии можно учиться, да еще и в университете, а раньше мне и в голову не приходило, что такая интересная дисциплина существует.

Вивьен со своей подругой Энн во время отдыха на острове Джерси

Так что на самом деле благодаря Харроу я кое-чему научилась, а учебу бросила по недомыслию – ужасная глупость, она доказывает, какой я тогда была дурочкой. Но тогда я думала: «Как же заработать на жизнь, если ты художник?» Про себя я знала, что умела мастерить всякие вещи. Но дело было не в этом. В голове у меня засело, что заработать с таким образованием можно только продавая картины. Во мне слишком сильны были представления рабочего класса, в том числе и этот стереотип. И как-то летом 1958 года я увидела в метро объявление о курсах стенографии по системе Питмана. И я подумала: «Вот. Вот как можно заработать, не в пример художествам» – и решила, что лучше я заработаю денег. А чтобы попасть на курсы, я пошла работать на завод «Кодак» в Харроу, потому что на сами курсы тоже надо было накопить. Так что я работала на заводе. Целый год.