Флэшбэк - Дэн Симмонс

Леонард горько рассмеялся.

— На авиабилет? Вряд ли. Перелет в Денвер сейчас стоит больше миллиона новых долларов.

— Может, связаться с его отцом? Пять лет назад он смог оплатить приезд парня сюда.

Леонард покачал головой.

— Ник потратил на тот билет почти все деньги, внесенные за страхование жизни моей дочери.

— Но он был полицейским…

— Был, — сказал Леонард. — А теперь всего лишь флэшнаркоман. Раньше Вэл звонил ему каждый месяц, а теперь больше не хочет говорить с отцом. Сам Ник не отвечает на мои звонки, когда я оставляю ему послания. Думаю, он забыл, что у него есть сын.

— А другие родственники есть?

Леонард задумался на секунду, потом снова покачал головой.

— Ты же знаешь про мою семью, Эмилио. Четыре брака и только три дочери. Дара погибла в Денвере, в автокатастрофе. Катрин вышла за французского мусульманина, двадцать с лишним лет назад переехала в Париж и пропала в тамошнем зиммитюде.[29]Под чадрой — так они говорят. Я вот уже пятнадцать лет не имею с ней никакой связи. Элоиза звонит мне из Нового Орлеана три раза в год — и всегда, чтобы попросить денег. Они с мужем флэшнаркоманы. Работы нет у обоих. Три бывшие жены, которых я любил, мертвы, а та, которую я возненавидел — и которая всегда ненавидела меня, — жива и богата. На мой звонок она не ответит, а тем более — на звонок моего внука от другой жены.

— Значит, — подытожил Эмилио, — остается отец.

— Да. Отец. Вэл говорит, что ненавидит отца, — когда вообще что-нибудь говорит о нем, — но я думаю, это все же лучший вариант. И к тому же это всего на одиннадцать месяцев: потом Вэла заберут в армию. В городе для мальчика становится слишком опасно.

Эмилио скорбно поглядел на Леонарда.

— Город может стать слишком опасен и для тебя, мой друг. Вы оба должны уехать. Скоро. Очень скоро.

Леонард моргнул, стряхивая полузабытье. Все мысли о шахматах исчезли.

— Что ты хочешь мне сказать, Эмилио? Что тебе известно?

Эмилио вздохнул, взял трость с набалдашником из слоновой кости, прислоненную к столу, и оперся на нее.

— Силы Ла Расы[30]и реконкисты активизировались. И возможно, вскоре попытаются захватить всю власть в городе.

Леонард рассмеялся от неожиданности. Они редко говорили напрямую о политике.

— Захватить власть? — слишком громко сказал он. — Да разве латины и без того не возглавляют всё в городе, не считая нескольких кварталов? Разве не принят закон, по которому мэр должен быть латином?

— Латином — да. Но не истинным реконкистой, Леонард. Он не управляет всем Лос-Анджелесом, как провинцией Нуэво-Мексико. И теперь… это грядет.

Леонард только смотрел перед собой. Наконец он произнес:

— Это будет означать гражданскую войну на улицах.

— Да.

— Сколько… сколько времени у нас осталось?

Эмилио сильнее оперся на трость, лицо его стало еще более скорбным. Леонарду пришел на ум сервантесовский Рыцарь печального образа.

— Если вы с внуком можете уехать, то уезжайте… поскорее, — прошептал Эмилио.

Он вытащил из кармана визитку и великолепную авторучку, написал что-то по-испански и протянул визитку Леонарду. На кусочке картона были только имя Эмилио, адрес — милях в двух к востоку от Эхо-парка (Леонард никогда не спрашивал у Эмилио, где тот живет) и короткая, написанная от руки фраза. Любой прочитавший ее понял бы, что этого человека нужно пропустить, что он — друг, что его нужно проводить по адресу, указанному в визитке. Под фразой стояла подпись: Эмилио Габриэль Фернандес-и-Фигероа.

— Но как? — спросил Леонард, бережно складывая карточку и засовывая ее в бумажник. — Как?

— Есть конвои. Например, из фур, которые иногда берут пассажиров. А еще группы автомобилистов объединяются для дальних поездок.

— У меня нет машины.

У Леонарда началось головокружение — он всегда думал, что такое состояние предшествует инсульту или инфаркту. Лучи сентябрьского солнца внезапно показались ему слишком горячими.

— Я знаю.

— Блокпосты и пропускные пункты…

— Приходи по этому адресу, когда будешь уверен, что вы оба готовы, — сказал Эмилио по-испански. — Что-нибудь придумаем.

Леонард положил ладони на бетонный шахматный столик и уставился на старческие пятна, выпуклые вены, распухшие от артрита костяшки пальцев. Неужели это его руки? Нет, это невозможно.

— Ты помнишь, что сказал римский легионер Фламиний Руф о городе бессмертных в рассказе Борхеса «Бессмертный»? — спросил Эмилио, снова переходя на английский.

— Фламиний Руф? Я… нет. То есть я помню этот рассказ, но что он сказал… нет, не помню.

— «Этот Город, подумал я, ужасен; одно то, что он есть… заражает и губит прошлое и будущее и бросает тень на звезды».[31]

Леонард уставился на своего старшего товарища. Он понятия не имел, что на уме у Эмилио.

— Именно так воины реконкисты из Нуэво-Мексико смотрят на районы Лос-Анджелеса, еще подвластные гринго и азиатам, мой друг, — пояснил Эмилио. — Много крови прольется. И скоро. И если твой внук имеет отношение к изнасилованию Марии Эрнандес, он не доживет до тех времен, когда по городу ангелов потекут реки крови. Уезжай отсюда, если можешь, Леонард. Забирай внука. Уезжай.

— Ты что, собираешься всю ночь смотреть на звезды и пить пиво? Или ляжешь в постель?

Голос Дары доносится через москитную дверь до веранд очки, где сидит Ник, глядя сквозь просветы между кронами старых сибирских вязов на крохотный лоскуток позднеавгустовского неба. Ночной воздух полнится треском насекомых, звуками телевизоров и стереоустановок из соседних домов и — время от времени — воем сирен с далекой Колфакс-авеню.

— Есть и еще вариант, — говорит Ник. — Ты приходишь сюда и садишься ко мне на колени, а я тебе показываю кое-какие созвездия.

— Я слишком толстая, чтобы сидеть на коленях, — говорит Дара, но выходит через скрипучую москитную дверь.

И правда, толстая… Дара почти на девятом месяце и не скрывает этого. В руке она держит еще одну банку «курса», но отдает ее Нику. Во время беременности она очень осторожна.

Ник похлопывает себя по колену, но Дара целует его в лоб, садится на старый металлический садовый стул рядом с ним и тихо говорит: