Алая королева - Филиппа Грегори

— Но может, на этот раз король Генрих все-таки проболеет не так долго? — с надеждой в голосе предположила моя мать.

И по тому неловкому молчанию, которое за этим последовало, я догадалась, что болезнь короля на самом деле крайне серьезна.

— Может быть, — только и обронил герцог Бекингем.

Тратить время на ухаживания Генри Стаффорд не стал. Собственно, времени решили не тратить даже на то, чтобы дать нам хоть немного познакомиться друг с другом. Да и с какой стати? Пусть мою кандидатуру изучают те, кому поручено заботиться о благосостоянии Стаффорда, — его юристы и управляющие. Все остальное ни для кого не имело ни малейшего значения. Нашей родне было бы совершенно безразлично, даже если б мы с сэром Генри с первого взгляда друг друга возненавидели. И уж разумеется, никакой роли не играло то, что я вовсе не желаю обзаводиться супругом, что я боюсь нового брака, боюсь грубых совокуплений, боюсь родов, боюсь всего, что называют обязанностями жены и матери. Никто даже не поинтересовался, по-прежнему ли я ощущаю себя призванной, хотя это чувство я испытывала с раннего детства; никто не задал вопроса, по-прежнему ли я мечтаю служить Всевышнему и быть монахиней. Никому не было никакого дела до моих мыслей и чувств. Со мной обращались как с обыкновенной молодой простолюдинкой, которая годится только для того, чтобы выйти замуж и рожать детей. Поэтому ничто не мешало моим покровителям действовать без промедления.

Итак, брачный договор был составлен; мы его подписали, а затем направились в часовню и в присутствии свидетелей и священника дали клятву быть верными друг другу. Наш брак мог быть заключен не ранее января, поскольку не прошел год траура по моему первому супругу, и мне еще долго предстояло оплакивать то замужество, принесшее так мало радости и так скоро и нелепо закончившееся. Ко времени очередной свадьбы мне должно было исполниться четырнадцать, а моему будущему мужу не совсем сорок, но все же очень много: тридцать три. Мне он по-прежнему представлялся почти пожилым.

После обручения все вернулись в замок. Мы с матерью устроились на застекленной галерее поближе к камину, где жарко горел огонь; вокруг расположились наши фрейлины, играли музыканты. Я придвинула свою скамеечку поближе к матери, собираясь в кои-то веки с ней пооткровенничать.

— Помнишь, что ты сказала мне перед свадьбой с Эдмундом Тюдором? — начала я.

Она покачала головой и отвела глаза: ей явно не хотелось углубляться в эту тему. Я была совершенно уверена, что она все прекрасно помнит и просто не желает слышать мои упреки, ведь она заверяла меня тогда, что бояться мне нечего, а сама приказала моей гувернантке в случае чего позволить мне умереть, но спасти выношенного мною ребенка.

— Нет, конечно, я ничего не помню, — быстро ответила мать. — У меня вообще такое ощущение, что это случилось много лет назад.

— Ты сказала, что мой отец воспользовался лазейкой, достойной только труса.

Мать вздрогнула, хотя я всего лишь упомянула о человеке, давно уже покоившемся в могиле.

— Вот как?

— Да, это твои слова.

— Даже представить себе не могу, о чем я тогда думала.

— Ну так что же все-таки совершил мой отец?

Отвернувшись, она делано рассмеялась и воскликнула:

— Неужели ты столько времени ждала, чтобы попросить объяснить какую-то глупость, которая случайно вырвалась у меня на пороге церкви?

— Да, мне любопытно услышать твое объяснение.

— Ох, Маргарита, ты такая…

Она осеклась, а я терпеливо ждала, что она все-таки уточнит, какая же я, раз это заставляет ее вот так резко качать головой и хмуриться.

— Ты какая-то чересчур серьезная, — наконец закончила она.

— Да, — согласилась я, — это правда. Я действительно очень серьезная, госпожа матушка. И по-моему, теперь уже это ясно всем. Хотя вообще-то я всегда была очень серьезной и очень прилежной девочкой. А ты тогда сказала о моем отце нечто такое, о чем я, по-моему, имею полное право знать. Мне нужно понять, что там было на самом деле. Для меня это очень важно.

Поднявшись, мать подошла к окну и на некоторое время застыла перед ним, словно любуясь вечерними сумерками. Несколько раз она невольно пожала плечами, будто испытывая раздражение от столь неуклюжих вопросов, которые задала я, ее единственная дочь от Джона Бофора. Одна из фрейлин подняла голову и с готовностью на нее посмотрела, полагая, что ей что-то понадобилось, и я заметила, как они с матерью переглянулись. В их глазах читалось одно: до чего все-таки несносна эта девчонка! Мне стало так неловко, что я даже покраснела. А моя мать, тяжко вздохнув, промолвила:

— Ах, все это было так давно. Тебе сейчас сколько? Тринадцать? Ради бога, Маргарита, вспомни: твой отец скончался двенадцать лет назад!

— Тем легче тебе будет о нем говорить. Я уже достаточно взрослая и вправе знать, что с ним случилось. А если ты не ответишь, тогда мне, конечно, придется выслушать версии других людей. Ты, наверное, не захочешь, чтобы я расспрашивала слуг?

По тому, как вспыхнуло ее лицо, мне стало ясно, что уж этого она точно не хочет; впрочем, я понимала: слугам давным-давно настрого приказано не обсуждать со мной моего отца. Но что же все-таки случилось двенадцать лет назад? Почему мать так стремилась об этом забыть? И почему она с таким усердием скрывает от меня правду? Видимо, это нечто постыдное?

— Как он умер? — не сдавалась я.

— Он покончил с собой, — быстро и тихо произнесла мать. — Раз тебе так уж необходимо докопаться до истины. Раз ты так жаждешь узнать о его позоре. Он оставил тебя, оставил меня и совершил постыдное самоубийство. В это время я была беременна и потеряла ребенка. Я была настолько потрясена, что у меня случился выкидыш, а ведь это мог быть мальчик, наследник дома Ланкастеров. Только твоему отцу и мое будущее дитя, и мы с тобой были совершенно безразличны. Он наложил на себя руки всего за несколько дней до того, как тебе исполнился год; ему было настолько наплевать на нас обеих, что он не пожелал дождаться и посмотреть, как ты встретишь свой первый день рождения. Вот почему я вечно твердила, что твое будущее — в твоем сыне. Мужья приходят и уходят; муж может бросить тебя по каким-то своим соображениям или причинам. Например, решит отправиться на войну, или заболеет, или вздумает покончить с собой, как твой отец; но если ты все сделаешь для того, чтобы твой сын принадлежал только тебе, если он будет твоим собственным творением, тогда ты в безопасности. Твой сын — вот самый лучший твой хранитель. Если бы ты родилась мальчиком, я бы всю свою жизнь посвятила тебе. Ты бы стала моей судьбой…

— Но раз я родилась девочкой, ты никогда меня не любила, а мой отец даже не дождался моего первого дня рождения, верно?

Она посмотрела мне прямо в глаза и спокойно повторила эту ужасную фразу почти дословно:

— Верно. Поскольку ты родилась девочкой, я, разумеется, не могла так сильно любить тебя. Поскольку ты родилась девочкой, то годилась лишь служить мостиком к следующему поколению, лишь средством, благодаря которому наше семейство может обрести наследника.