Маленькая рыбка. История моей жизни  - Лиза Бреннан-Джобс

Я знала, что ей в себе не нравится: лоб, бедра, зубы, морщинки над губой – и знала, что, по ее убеждению, из-за этих недостатков и старой одежды она никогда не получит то, чего хочет. На самом деле она была красавицей с высокими скулами, тонким носом. Она рассказала, что ее, Кэти и Линду в старших классах дразнили лобными сестрами, потому что у них был слишком высокий лоб, но мне он нравился – пустой и гладкий, как яичная скорлупа. Ее фигура походила на стан женщины с рисунка Родена, который я увидела годы спустя; та стояла лицом к зрителю, оглядываясь назад, и каждая деталь ее тела была женственной и удивительно пропорциональной: грудь, спина, ягодицы. Тонкая талия.

Тем вечером, готовя ужин, она мыла чечевицу, медленно перебирая ее подушечками пальцев и скорбно глядя на буроватую горсть, словно в тот момент от нее ускользало нечто бесценное.

* * *

Как-то раз, когда мы с Дебби возвращались домой поздним вечером, мама ждала нас у гаража. По ее виду я сразу поняла, что что-то не так: она стиснула зубы, нижняя часть лица была напряжена. Козырьком ладони она закрывала глаза от солнца, но я заметила, что она плакала.

Она заговорила, едва мы вышли из машины:

– Знаешь, мне это надоело. То, что ты считаешь себя лучше меня.

– Мам, – сказала я. – Перестань.

– Не вмешивайся, милая, – велела она.

Дебби, казавшаяся потрясенной несправедливым обвинением, попятилась обратно к машине.

– Не притворяйся, будто не знаешь, о чем я, – сказала мама.

– Я не… я никогда не… – запинаясь, пробормотала Дебби.

– Влезла в нашу жизнь и осуждаешь меня на глазах у дочери. Думаешь, ты такая идеальная, а на самом деле просто поверхностная, глупая, – сквозь зубы процедила она. В ее словах была доля правды, и оттого ее ярость казалась еще более пугающей.

– Хочешь, чтобы Лиза привыкла к тебе, пытаешься быть лучше матери. Это мерзко. Что ты о себе возомнила? Да это растление малолетней! – она перешла на крик. Ее лоб и губы сморщились, как фольга, зубы обнажились; Дебби, как громом пораженная, стуча слишком высокими каблуками и покачиваясь, отступила к двери машины.

Я боялась, что Дебби будет видеть во мне мою мать. Мне казалось, окружающие не различают нас и воспринимают как одного человека в двух телах.

– Мам, – позвала я.

– Тихо, Лиза, – сказала она.

От шока я впала в ступор, было тяжело говорить и двигаться. Я стыдилась матери. Какой страшной она была, когда орала, свирепая и всклокоченная. Скандал тем не кончился – он развивался, как две развязанные, а до того туго скрученные ленты: Дебби оправдывалась, мама наседала на нее, не переставая кричать. Дебби скользнула в машину, завела ее и уехала. Больше я Дебби не видела.

♦

Мама собиралась на первое свидание с Роном.

Он должен был заехать за ней, познакомиться со мной, а потом они вместе должны были отправиться на ранний ужин. Соседи были дома – на случай если мне что-нибудь понадобится. Я была достаточно взрослой – семь лет, – чтобы два часа посидеть одной, но детали были все еще на стадии обсуждения.

– А потом?

Предполагалось, что я лягу спать до ее возвращения.

– Возможно, он зайдет к нам, – ответила она.

Я заставила ее пообещать, что они не пойдут в ее комнату, и по какой-то причине она согласилась.

Увлекшись Роном, она перестала уделять мне столько внимания, сколько раньше. Не гадала больше на Книге перемен. От счастья она стала рассеянной, на губах играла та же полуулыбка, как когда она карабкалась на холм, чтобы сорвать опунцию.

Именно в промежутках между ее мужчинами – между одиночеством и отчаянием, которыми заканчивались одни отношения, и подъемом, которым начинались другие, – я и хотела остаться навсегда. Чтобы мы с ней были командой, единственными настоящими партнерами.

В тот вечер, на который было намечено свидание, Рон появился вовремя. Когда он постучал, мама наносила макияж, перегнувшись через раковину в ванной.

Я побежала открыть дверь. И сразу же поняла, что Рон не хиппи. У него была лысина с пучками волос, торчащими с обеих сторон, как у клоуна, и широкие кустистые брови, очки в золоченой оправе и раздутые рыбьи губы. Он выглядел чистым, от него пахло мылом и средством для стирки.

– Здравствуйте, – сказала я. – Я Лиза. Мама собирается.

– Приятно познакомиться, – ответил он, протягивая руку.

Он прошел за мной в гостиную; я заметила, что при ходьбе он сильно выворачивает носки наружу.

Мама крикнула из ванной:

– Мне нужна еще минута!

Проходя мимо книжной полки, я сняла с нее альбом с фотографиями моего рождения – я этого не планировала и сама себе удивилась. Моя рука потянулась к нему сама собой, будто я не могла контролировать свои конечности.

Я много раз просила маму избавиться от альбома, но она отказывалась и каждый раз, когда мы переезжали, брала его с собой. Обложка была плетеной, из коричневой соломки; она была такой старой, что стебли стали распускаться по краям. Для меня это было намеком на неприличное содержимое. Я подозревала, что у других детей дома нет таких постыдных вещей.

Мы с ним сели рядышком на цветочном диване.

– Хочу вам кое-что показать, – сказала я. – Наши с мамой фотографии.

Я уложила альбом на колени так, чтобы ему было видно. Мама, еще совсем молодая, лежала на кровати, длинные волосы собрались вокруг лица, словно темная вода в пруду. Это были фотографии моего рождения, черно-белые, с закругленными углами. На маме было нечто, походящее на мужскую рубашку, застегнутую на груди; ниже пояса она была голой. Ее согнутые и раздвинутые ноги – на переднем плане. Я перевернула страницу: вот и я – появилась между ее белых – пересвеченных – разведенных бедер, как черепаха, вынырнувшая из глубины озера.

На следующих фотографиях я уже вышла наружу, и можно было разглядеть мое сморщенное тело, восково-бледное лицо, асимметричное, сплюснутое.

Я чувствовала отвращение, отторжение, но продолжала переворачивать страницы. Я не знала, как это объяснить: мне хотелось, чтобы он почувствовал такое же отвращение, хотелось его отпугнуть. Показать ему, какие мы на самом деле, чтобы он не стал ждать и ушел сейчас.

– А вот еще, – сказала я нежнейшим голоском.

– Да, – ответил он. – Вижу.

Он даже не попытался подняться и сбежать, не шевельнулся. Вместо этого он сидел, поглядывая на снимки, а потом, словно в рассеянности, отвел глаза. Когда мама вышла из ванной и увидела нас, она выхватила альбом у меня из рук и поставила обратно на полку, наградив меня недобрым взглядом.

♦

Одно из первых моих воспоминаний об отце связано с вечеринкой в честь дня его рождения, которую кто-то закатил в доме на Русской горке. Ему было тридцать с небольшим.