Женщина и обезьяна - Питер Хег

— Давай я тебя провожу, — сказала Андреа Бёрден.

Она помогла Маделен встать со стула. Ковёр под её ногами стал вязким.

— А мы, люди, — спросила Маделен, — мы ведь тоже важны?

— Мы сделали свой выбор. Мы привезли сюда животных. Меня интересуют жертвы.

Положив бутылку с джином в коричневый бумажный пакет, Андреа Бёрден протянула его Маделен:

— Возьми себе на дорогу. Рада была тебя видеть. Будь так добра — в следующий раз предупреди заранее.

Маделен оперлась о дверной косяк, вглядываясь в лицо стоящей перед ней женщины. Ей пришло в голову, что эта женщина всё это время принимала у неё экзамен. И что она завалила его, даже не поняв, на какие вопросы отвечала.

— Ты кое-что забыла, — сказала она. — Тех животных, с которыми работают учёные, изучающие поведение животных.

Сестра Адама взяла её под руку, чтобы вытолкнуть её за дверь, взгляд её уже стал отсутствующим.

Внутри Маделен возникло сразу пять картинок: Лондон, обезьяна, Адам, Присцилла и холод, исходящий от этого лица, — все они смешались и самовоспламенились.

— Собственно говоря, я пришла, чтобы сказать, что получила строгое воспитание, — произнесла она. — Противозаконные действия… мне всегда было очень трудно с этим мириться. Я не могу спать по ночам. У меня начинается ангина. И всё дело в обезьяне. Она у нас в доме. И это при том положении, которое занимает Адам. И ты её привезла. Ты, директор этого прекрасного заведения. Минуя ветеринарную службу. Боюсь, что мне придётся обратиться в полицию. Вот это я и хотела сказать.

До этого момента движения Андреа Бёрден были порхающими и порывистыми, что Маделен, когда увидела её впервые, приняла за признак смущения, но постепенно стала понимать как танец боксёра вокруг своего противника. Теперь Андреа замерла. Она не успела восстановить равновесие, когда Маделен снова нанесла удар:

— Или, может быть, лучше обратиться к журналистам. Мне уже несколько дней кусок в горло не лезет. Я всё время надеялась, что мне кто-нибудь что-нибудь объяснит.

Они снова оказались у окна и там и остановились — на краю городской пропасти.

Андреа Бёрден опустила голову.

— Я бы хотела пригласить тебя в зоопарк, — сказала она. — Завтра. До того как рабочие начнут свою работу. В семь часов тебя устроит?

— С детства не была в зоопарке, — сказала Маделен.

Они пошли назад к двери, Андреа Бёрден открыла её, в приёмной ожидал серый пиджак.

— Так что журналисты, — спросила Андреа Бёрден, — и полиция?

Маделен выдержала паузу.

— Поговорим об этом завтра, — ответила она. — В зоопарке.

Когда Адам Бёрден ужинал, то на первый взгляд в этом не было ничего примечательного. При ближайшем рассмотрении ужин проходил по правилам, которые являли собой вершину эволюции аристократического застольного этикета на протяжении четырёхсот лет. Он встречал еду с нежностью, разбирал её на части, отправлял горячие дымящиеся кусочки в сдержанно обнажённую внутренность тела, мягко принуждал пробки покидать узкие бутылочные горлышки, промокал чувственные губы салфеткой, которая появлялась и бесследно исчезала на его коленях, так что ни капли мясного сока не оставалось на сверкающих бокалах, которые брали только за ножки, чтобы биение пульса не повлияло на температуру вина. Когда всё заканчивалось и миссис Клэпхэм убирала сервиз, открывалась скатерть, демонстрирующая, что на белом холсте не осталось никаких следов того, что происходило до этого.

Маделен с самого начала знала, что в этой ежедневно повторяющейся эквилибристике она не может сравниться с Адамом. Когда она ела, она была голодна, как правило, очень голодна, и поэтому еда поглощала почти всё её сознание, а то, что оставалось, было сосредоточено на том, чтобы пролить как можно меньше, и — всё чаще и чаще — на том, чтобы случайно не свалиться со стула. Поэтому оставалось совсем немного сил, чтобы следить за вдохновенными речами Адама. Она уже давно научилась — подобно вежливой обладательнице сезонного абонемента — вступать с аплодисментами в нужных местах, в то время как её внимание было сосредоточено на другом.

Но в этот вечер дело обстояло иначе. Сегодня вечером она чувствовала себя усталой, но заинтересованной. Не тем, что говорит Адам, но теми паузами в потоке его речи, которые сделали бы возможным её собственный выход. В этот вечер Маделен придумала себе роль.

— Заходил какой-то господин, — сказала она. — Из ветеринарной службы. Жаловался, что Клэпхэм не впустил его. Он хотел поговорить с тобой.

Рассеянность слетела с лица Адама. Сначала оно ничего не выражало. Потом на нём появился едва заметный налёт страха.

— Ещё звонила какая-то женщина.

Адам встал из-за стола и стал отступать к пустому камину. Это было зимнее движение, совершенно напрасное, — камин не топили с апреля.

— Звали её… какая-то Присцилла. Её интересовало, есть ли у нас тут какие-нибудь животные.

Адам замер у камина.

— Птицы, — ответила я. — У нас для них кормушки в парке. И золотые рыбки Клэпхэма. А так больше никого.

Адам прислонился к каминной полке.

— Я решила, что лучше ничего не говорить об обезьяне. Потому что, может быть, она не… как это называется? Не зарегистрирована? Если животных следует регистрировать. Или как? Будь добр, объясни, пожалуйста.

Адам ответил не сразу, и когда он заговорил, голос его был хриплым.

— Согласно Вашингтонской конвенции, существует список всех диких животных, которые разделены на три группы в соответствии с тем, насколько велика, как предполагают, угроза их исчезновения. Официально о животных из этого списка надо сообщать в Отдел международной торговли видами дикой фауны и флоры, находящимися под угрозой исчезновения, при Министерстве сельского хозяйства, обеспечивающий соблюдение конвенции в Англии.

— Значит, — заметила Маделен, — в данном случае это не было сделано.

— Министерство обычно обращается к нам. В каком-то смысле я и представляю контролирующую инстанцию.

— Вот это меня и пугает, — ответила Маделен. — Именно поэтому я чуть было не доверилась этой самой Присцилле и не сказала: послушайте, а что, если они сами — как это называется — контролирующие инстанции — если они сами нарушают закон, что тогда?

Во время последовавшей длинной паузы мысли Адама занимало не то, к чему может привести сказанное Маделен. И вовсе не тягостность возникшей ситуации. Он смотрел на Маделен как на личность. Он пытался за сидящей перед ним женщиной увидеть ту, на которой он женился всего семнадцать месяцев назад.

— Пять дней, — пообещал он. — Она пробудет здесь ещё только пять дней. Потом её увезут.

У того, кто пьёт, пропадает ощущение естественной, органической усталости. В течение последних месяцев Маделен становилось всё труднее и труднее засыпать. И тем не менее в эту ночь она приняла две таблетки кофеина и выпила три чашки чёрного кофе, чтобы быть уверенной в том, что не заснёт. Потом она села и стала ждать.