Ласковый ветер Босфора - Ольга Покровская

Решив так, Катя тряхнула головой, в последний раз глянула на вечерний город и отправилась в номер спать.

Назавтра снова была репетиция. На этот раз Катя, твердо решив накануне не поддаваться эмоциям и спокойно и добросовестно выполнять свою работу, вела себя подчеркнуто ровно, сдержанно, доброжелательно. И даже когда выяснилось, что Солсбери, британца, приглашенного на роль Мастера и Иешуа, который должен был быть задействован в сегодняшних сценах, задерживают на турецком телевидении, где он дает интервью о будущем спектакле, сумела ничем не выдать своей досады.

– Начнем пока без Патрика, – объявила она собравшимся в зале. – Он нас нагонит, как только доберется до театра.

Терять темп и расхолаживать актеров ни в коем случае было нельзя. Отложи репетицию на час, и все разбредутся по кафешкам, разболтаются, расслабятся, так что потом придется еще час приводить занятый в постановке народ в чувство.

Мурат Эргенч, турецкий актер, исполняющий роль Пилата, по Катиному знаку занял место на сцене, сел в кресло у фонтана – на самом же деле опустился на все ту же вчерашнюю банкетку, которая пока, в отсутствие декораций, заменяла любую задействованную в спектакле мебель.

Катя окинула быстрым взглядом зал, соображая. Нужно было попросить кого-то временно заменить задержавшегося Солсбери, чтобы по-быстрому прогнать сцену, прикинуть, что в ней нужно будет дожать, где поменять акценты. Конечно, раскадровку именно этой сцены другие артисты не знали, ее высылали только Солсбери и Эргенчу, но если вкратце объяснить… Тут же не так много движения…

Взгляд Кати вдруг остановился на сидевшем в одном из задних рядов Озтюрке. Этого сейчас тут быть не должно. Сцена с его участием репетировалась только после обеда. Чего ради он приехал настолько раньше? Выслуживается?

Катя досадливо поморщилась поначалу и тут же выругала себя. Решила ведь отбросить к чертям личные эмоции. Она тряхнула головой и вдруг коротко улыбнулась самой себе и окликнула:

– Мистер Озтюрк.

Услышав Катин оклик, Эртан тут же, со свойственной ему легкостью и изяществом, вскочил на ноги.

– Слушаю вас, мисс Катерина.

– Будьте добры, замените пока мистера Солсбери, – попросила Катя. – Я расскажу, откуда и куда нужно выходить. Текст вам наговорят в наушник…

– Нет-нет, это не обязательно, – горячо отозвался Эртан. – Я помню слова Иешуа.

Непонятно было, то ли он и в самом деле так хорошо знал «Мастера и Маргариту», то ли добросовестно подготовился к работе, то ли – и именно в этот вариант склонна была поверить Катя – снова выслуживается, уже понимая, что режиссер от него не в восторге. Однако же собственное решение – попросить Озтюрка подменить Патрика – по-прежнему казалось ей правильным. Если вчера между ними возникла какая-то неловкость, недопонимание, лучше всего было разделаться с ними сразу же, не откладывая, перешагнуть и пойти дальше, погрузиться в работу, а все то, вчерашнее, оставить в прошлом. Кто знает, может быть, это даже хорошо, что Солсбери застрял на телевидении. Не придется откладывать решение ситуации с Озтюрком до обеда.

Эргенч на неожиданную замену отреагировал сдержанно, сказал, что до сих пор никогда не работал с Озтюрком в одном проекте, однако же не видит причин, почему они не могут прогнать сцену в ожидании Солсбери.

Катя кивнула, и Эртан легко взлетел на сцену, спрятался в кулисе – в той самой, откуда так неудачно выходил вчера. Катерина заранее приказала себе сохранять спокойствие, не заводиться, если снова что-то пойдет не так, и, сделав глубокий вдох, негромко, но отчетливо произнесла в микрофон:

– Давайте начнем!

Из динамиков заиграла Lacrimosa из моцартовского «Реквиема». Эргенч на сцене прижал крупную набрякшую венами руку ко лбу и едва заметно страдальчески дернул углом рта. Даже беглого взгляда достаточно было, чтобы понять – этого рослого, сильного, уверенного в себе человека мучает какой-то недуг, физическое недомогание, чего он всеми силами старается не выдать.

– Подследственный из Галилеи, – звонко объявил секретарь.

И Пилат болезненно поморщился, окинул помощника тяжелым взглядом и открыл было рот, вероятно, желая попросить его говорить потише. Но сдержался и лишь легко повел пальцами, давая знак – ввести арестованного.

Пока сцена шла отлично. И Катя вся подобралась, невольно ожидая, что вот сейчас, с появлением Эртана и начнутся проблемы. Однако же то, что произошло дальше, оказалось для нее полной неожиданностью.

Двое актеров, исполнявших роли легионеров, под руки выволокли на сцену Озтюрка. Нет, не Озтюрка. Катя в первое мгновение даже вздрогнула и кинула быстрый взгляд в сторону левой кулисы. Показалось, будто там что-то перепутали, схватили и вытащили пред очи прокуратора не того человека, который должен был появиться. Этот же, одетый в уже знакомые Кате озтюрковские голубые джинсы и белую рубашку, обладавший озтюрковской удивительной тонкой аристократической внешностью, походивший на него и фигурой и общим обликом, определенно был не Озтюрк.

Исчезла невесть куда его открытая, доброжелательная, способная расположить к себе любого улыбка. Человек, появившийся на сцене, – Иешуа Га-Ноцри – улыбался нервно, тревожно, робко, будто преодолевая боль, и стрелял глазами по сторонам – но не как ловкий пройдоха, высматривающий способ сбежать или каким-то образом выкрутить ситуацию в свою пользу. Нет, он оглядывался, как испуганное, раненое животное, как существо, которое в последние дни много били, над которым издевались и которое шарахается теперь от любого резкого движения, от громкого звука и в любой момент ожидает нового удара. Эртан двигался легко, с природной грацией, он не входил в комнату, он как будто вытанцовывал, ежесекундно готовый очаровывать, удивлять, покорять. Подследственный из Галилеи же с трудом переставлял ноги, чуть припадая на левую, двигался скупо, явно старался совершать как можно меньше движений, так как каждое из них причиняло ему сильную боль. Он даже и дышал тяжело, с присвистом, и – Катя поклясться готова была – побелел лицом, как человек, находящийся в предобморочном состоянии.

– Так это ты подговаривал народ разрушить Ершалаимский храм? – негромко спросил Пилат, оглядев подозреваемого, которого толкнули к подножию его кресла солдаты.

– Добрый человек! Поверь мне… – прошелестел Иешуа.

Это было чудо какое-то. Голос его звучал едва-едва, срывался с растрескавшихся губ через силу, однако же звук отчетливо разносился по всему залу. Кругом повисла напряженная тишина – и Катерина, даже не оборачиваясь, знала, что все присутствующие сейчас позабыли о своих делах и заботах, отвлеклись от бытовых проблем, потерялись в пространстве и времени и лишь, затаив дыхание, следили за разворачивавшимся перед ними действом.

Озтюрк на сцене вел себя на удивление точно. Не перекрывал Пилата, не выпячивал своего персонажа, чувствовал паузу. Мало того, он держался так, будто репетировал эту сцену тысячу раз, а не вышел на пять минут подменить задержавшегося коллегу. И Кате ясно стало, что он не выслуживался, он действительно блестяще знал «Мастера и Маргариту», может быть, даже мечтал именно об этой роли…