Массажист - Михаил Ахманов

Сейчас доллары эти жгли Баглаю карман, напоминая о скором свидании с вазой; ее холодная гладкая поверхность будто скользила под пальцами, и казалось, что растопыривший лапы дракон замер в нетерпеливом предчувствии ласки. Но, появившись в «Норе», Баглай, как всегда, не торопился: сбросил дубленку на руки услужливым швейцарам, благожелательно кивнул, когда один из них, вертлявый рыжий парень, прошелся щеткой по его австрийским сапогам; затем направился к лестнице, поднялся на второй этаж, к игорным залам, купил жетоны и начал бродить между столов, ставить то на цвет, то на зеро, то на номер, проигрывать и выигрывать по маленькой. Тут важен был процесс, а не результат – и более того, слишком успешные результаты могли рассматриваться в качестве демарша и посягательства на интересы заведения. Публика это понимала. Гости – бизнесмены из новых русских, их дамы в туалетах от «нино риччи» и «кордена», пара политиков средней руки и два десятка иностранцев – сползались в «Нору» не выигрывать, а развлекаться. Первым номером шла рулетка, вторым – ужин при свечах, с омарами и стриптизерными плясками, а третьим – те же стриптизерши, которых разбирали на ночь, распихивая по «БМВ» и «мерсам» вместе с бутылками пива, шампанского и коньяка. С двумя-тремя из этих девушек Баглай свел близкое знакомство, но охватить всех примадонн и весь кордебалет не мог; к себе он женщин не водил, а далеко не каждая обслуживала «at home». Все-таки Ядвига, с ее Светланами и Татьянами, была вне конкуренции как личный менеджер Амура; правда, и ставки Ядвиги были покруче, чем у девиц из «Норы».

Просадив двести долларов и отыграв семнадцать, Баглай решил, что долг приличия исполнен и спустился на первый этаж. Тут находились ресторан и бар, и тут, натешившись рулеткой и присмотрев девиц, большей частью оседала публика, любители омаров и стриптиза – часам к двенадцати, когда желудок и гениталии напоминали, что не одними играми жив человек. Перед рестораном простирался холл – или, скорее, широкий закругленный коридор, благодаря которому «Сквозная нора» получила свое название. Из его середины, минуя вестибюль и почтительных швейцаров, можно было попасть к главному входу с Фонтанки; но справа имелся выход в Графский переулок, а слева – во двор, где парковались машины клиентов. Двор тоже был сквозным и допускал разнообразные маневры, как в сторону Невского, так и на улицу Рубинштейна. Это являлось мудрой предосторожностью; хозяева заведения видимо знали, что мышь, у которой только одна норка, быстро попадается.

На первом этаже Баглай не задержался, а проследовал к неширокой лестничке, выложенной плитками гранита и спускавшейся в подвал. Она вела из западного мира в мир восточный; туда, где не глушат спиртное стаканами, а пьют из крохотных, с наперсток, чашек, где вилку заменяют палочки, где вместо люстр мерцают фонари, где пахнет кардамоном и сандалом, и где запретна соблазнительная нагота – лишь шорохи парчи и шелка, взгляд загадочных раскосых глаз, смоляная прядь над точеным ушком да кисти фарфоровой белизны, что прячутся в широких рукавах халата… Баглай спустился в этот тихий парадиз, взглянул на нишу и увидел, что ее закрывает полуразвернутый свиток с каллиграфически выписанными затейливыми иероглифами. Насколько он мог судить, то были пожелания благополучия и здоровья.

Он проследовал дальше, осторожно лавируя среди ширм и низких, еще не занятых столиков, проник за бамбуковый занавес, миновал кладовку и кухню, где что-то булькало, шипело и скворчало, и очутился в святая святых – в маленькой комнатке с лежанкой-каном, покрытым толстым китайским ковром под двумя светильниками. Ковер будто стекал со стены, просторной складкой огибая лежанку, и стелился по полу – темно-синий, с розовыми и пепельными хризантемами и парой беседок, чьи кровли были изогнуты словно кавалерийские седла. Одна беседка приходилась на стену, другая – на пол, и там, не позволяя видеть тонких ее подпорок и перил, стоял сундучок с откинутой крышкой, а в нем, утопая в ватных белопенных облаках, покоилась нефритовая ваза. Не просто лежала, но была повернута так, чтобы вошедший мог разглядеть драконью голову с разверстой пастью, рога, клыки и круглые выпуклые глаза под нависающими веками.

Ли Чунь сидел на лежанке с непроницаемым лицом – только подрагивали пальцы, уложенные на коленях. Баглай приблизился, заглянул в сундучок, довольно кивнул и опустил крышку. Затем уселся рядом с Ли Чунем и, будто оправдываясь, произнес:

– Долгие проводы – лишние слезы. Разве не так?

Китаец не шевельнулся. Баглай, вздохнув, полез во внутренний карман, вытащил тугую пачку, перетянутую резинкой, и положил свой дар на лепестки розовой хризантемы. Скорбь Ли Чуня была ему понятна; он тоже печалился бы и горевал, расставаясь с прекрасной вещью, менявшей хозяина с каменным холодным равнодушием. Ему подумалось, что скорбь Ли Чуня была бы еще сильней, если б он знал, откуда и как пришли те деньги, что предназначены в подарок. Дар был черным, ибо смерть отметила его своей печатью, невидимой как для китайца, так и для других людей, что будут трогать и мусолить эти зеленовато-серые бумажки. И только он, Баглай, доподлинно и абсолютно точно знал, что эта печать существует.

Он снова полез в карман, вытащил еще две сотенные ассигнации и положил их поверх пачки.

– За сундук. Тоже из Цзинани?

Ли Чунь покачал головой.

– Из Шанхай. Такой есть только Шанхай, нигде другие места.

Они помолчали, затем Баглай спросил:

– Что сделаешь с деньгами, Ли? Купишь российский паспорт?

– Зачем мне пасполт? Ваш пасполт мой не нада. Шесть… нету, семь лет шить без лусский пасполт, и нолмально шить, без плоблем. Мой деньги собилать, эти деньги, длугие деньги – все, какой залаботать, собилать и ехать в Цзинань. Там шениться, шить. В Цзинань холошо, тепло. В Пител холодно, сыло.

– А что ж ты там не остался, в Цзинани? Китай нынче – страна богатая. Тоже можно работать и заработать.

Пожав плечами, Ли Чунь взял деньги, взвесил их в ладонях и сунул куда-то под ковер. Потом несколько раз погладил живот – справа налево и слева направо.

– Стланно лассушдаешь, Ба Ла. Мой – кто? Мой – повал. Кому нушна китайкий повал в Китай? Китай – огломная стлана, там много налод, много людей, много холоший повал. Кому мой нушен? – Он выдержал паузу и с грустью признался: – Плавильно, никому. А в Пител настояший китайский повал – бальшой человек! Вашный! И это велно. Мой готовить утку по-пекин, колмить Ба Ла, Ба Ла кушать, платить и удивляться: кто еще так готовить!

В этом была несомненная логика, столь же понятная Баглаю, как скорбь Ли Чуня. Россия – тоже огромная страна, в ней множество народу, множество людей и много массажистов. Обычный специалист, пусть даже неплохой, серьезных денег не заработает. Другое дело – необычный. Такой, который посвящен в секреты тибетских и китайских мастеров, в персидские тонкости и хитрости, в искусство шародхары и абъянги…[10]Такой, который знает, как растягивать мышцы вдоль и поперек, как давить их, сучить, перебирать будто гитарные струны, как отворять кровоток в изношенных сжавшихся сосудах, дабы влага жизни текла и целила без помех, приливала и отливала, а если надо – ударяла в мозг с той же губительной силой, с которой молот бьет о наковальню… Словом, такой специалист, который умеет и лечить, и убивать.