Кот в сапогах - Патрик Рамбо

— Нельзя палить куда попало, они же нас в порошок сотрут, эти несчастные. И потом, гражданин народный представитель, между нами будь сказано, они хотят есть.

— Увы! Я это понимаю…

— Понимать мало. Мы тоже голодны, мои люди и я, у нас второй день маковой росинки во рту не было.

— Я позабочусь об этом, капитан.

— Есть смысл поторопиться, гражданин.

Вслед за своими товарищами Делормель, весьма озабоченный, взошел на крыльцо. Он не доверял этим драгунам. Они выходцы из пригорода, в прошлом волонтеры то ли Рейнской армии, то ли войск, стоявших у Самбр-и-Мёз, они противостояли контрреволюционной европейской коалиции, их не было в Париже во время Террора, они его не пережили и считают теперь, что все это было необходимо, дабы задушить предателей, стремившихся отдать родину во власть чужеземцев и роялистов. Они любили Марата, они читали «Папашу Дюшена», газету этого мерзавца Эбера. Кому они будут повиноваться — Конвенту или черни? Народный представитель издали еще раз посмотрел на драгун: их сабли оставались в ножнах. Что, если они стакнутся с мятежниками?

Крики не умолкали, к ним присоединился грохот барабанов. Там, за толпой женщин, Делормель увидел ополченцев из народных секций, они, впрягшись в пушки вместо лошадей, тащили их за собой.

Едва перевалило за полдень, как решетчатая ограда рухнула. Тюильри тотчас заполонили женщины, рабочие, секционеры из предместий. И все они, впервые в жизни переступившие порог этого дворца, не тратя времени на любование позолотой, люстрами, коврами, которые безжалостно топтали, на бегу сбивались в плотные кучки и, пользуясь своей многочисленностью, проникали во все закоулки. Они горланили, толкались, угрожали, братались, смешивались с буржуа из парижских секций, с солдатами, которых они обступили кругом, и те потонули в их потоке. Вскоре уже было не отличить осажденных от осаждающих. Национальные гвардейцы из благополучных кварталов и из предместий носили одинаковую форму, более или менее придерживаясь устава: у синих егерей были зеленые эполеты, у пехотинцев красные подкладки. Неразбериха вышла полнейшая. Какой-то генерал, уже лишенный головного убора, скатившись кубарем с главной лестницы, исчез в этой массе. Верзила Дюпертуа, без которого вторжение не обошлось, дыша ему прямо в лицо, брякнул:

— Знатная у тебя сабля.

— Слишком острая, — поддержал дылда в красном колпаке. — Порезаться можешь.

В этом буйном водовороте мужчин и женщин Дюпертуа вытащил у генерала саблю, второй сдернул с него поясной ремень, третий стянул носовой платок, какой-то мальчишка стибрил бумажник, а злополучный воин, оглушенный, полузадохшийся, в такой давке не смог, бедняга, дать должный отпор — развернуться-то негде. Феро, депутат от Пиренеев, проносимый мимо этой толпой, сквозь которую насилу пробился, хотел ему помочь:

— Оставьте генерала Фокса в покое!

— Это что еще за кобель? — вопросил Дюпертуа в пространство.

— Феро! — заверещала табачная торговка, обычно предлагавшая свой товар в главном вестибюле дворца.

— Фрерон? — прорычал Дюпертуа. — Предводитель пудреных сопляков?

В силу такого недоразумения Дюпертуа вырвал у какого-то буржуа заряженный пистолет и выпустил пулю в горло Феро. Толпа, посторонившись, предоставила депутату свободное место, чтобы рухнуть к подножию мраморной лестницы. Сбежав по ступеням в окружении целого батальона своих приятелей-якобинцев, Дюпертуа склонился над трупом и, по-мясницки крякнув, перерубил краденой саблей его шею. Схватил голову за длинные волосы и поднял. Кровь потекла по его рукаву, и он покатился со смеху:

— Робеспьер, ты отомщен!

— Пику! Дайте ему пику!

Какая-то гарпия протянула ему свою, и Дюпертуа насадил на нее голову Феро, чтобы все видели. Раздались рукоплескания и крики ужаса, потом за слесарем потянулась импровизированная процессия, а он, потрясая своим отвратительным трофеем, как знаменем, заставлял толпу расступаться. Так он прошел через весь главный вестибюль. Оказавшись перед зеленой суконной портьерой, прикрывающей вход в залу заседаний, Дюпертуа обернулся:

— Долой Конвент!

— Долой! — подхватили мятежники.

Дюпертуа первым вошел в залу. Самые решительные последовали за ним. Депутаты ужаснулись при виде этой головы, насаженной на пику, — головы их коллеги, отвечавшего за снабжение Парижа продовольствием. Замерев у подножия трибуны, Делормель теребил рукоятки своих бесполезных пистолетов. Депутаты обнажили головы, и когда Дюпертуа продемонстрировал председательствующему Буасси д’Англасу голову убитого народного представителя, тот, сидя на своем возвышении, приветствовал ее кивком. Тут поток народа хлынул в залу, распевая «Марсельезу», которую депутаты, кто с перепугу, кто из сочувствия, хором подхватили. Дюпертуа удалился, как пришел, охраняемый женщинами и мужчинами из предместья Сент-Антуан, причем зычным голосом, несмотря на страшный шум разнесшимся далеко, гаркнул напоследок:

— Надо разогнать это сборище богатеев!

— Здесь нет никого, кроме граждан! — завопил низенький потный депутат, в этот момент оказавшийся на трибуне.

— У-y! Всех вон!

Дюпертуа со своей пикой и головой Феро скрылся из виду. Улюлюканье и крики «Вон!» теперь сменили гимн, но оратор стоял на своем, не унимался:

— Здесь нет ни бедных, ни богатых!

— Лжец!

— Вон! У-лю-лю!

Делормель оттеснил маленького депутата, сам залез на трибуну в надежде утихомирить мятежников, прибрав к рукам их лозунги, чтобы тем ловчее повернуть их по-иному.

— У тебя брюхо богатея! — крикнула ему торговка из Чрева Парижа.

— А ты сама богата, гражданка?

— Вот уж нет!

— Однако твой живот стоит моего.

— Это ни о чем не говорит!

— Вот и я о том же.

В толпе наконец раздались смешки, это разрядило напряжение. Делормель получил слово, и он его не упустил:

— Я прибыл сюда из Кальвадоса. Там я был простым кровельщиком. Революция меня возвысила. И вот я стою перед вами, такой же, как вы, потому что я вышел из народа.

— Ты вышел из него, но в нем не остался!

— Молчи, негодяй! Молчи! У нас в Нормандии людям, чтобы выжить, приходится варить похлебку из травы, у них больше ничего нет…

— У нас тоже!

— Ты супчик из корней не пробовал, гражданин?

— Я пробовал, — сказал Делормель. — И мне также известно, что генерал Баррас отправился в провинцию с намерением путем реквизиций добыть продукты, нужные, чтобы прокормить Париж. В это самое время из Нанси, из Компьеня, из Шартра уже выезжают огромные обозы зерна.

— Времени больше нет!

— Чего вы требуете? Хлеба? Он на подходе.

— Упразднить комитеты! — выкрикнул какой-то бойкий малый, размахивая топором.