Случайно - Али Смит

Он включил компьютер, проверил почту. Сто семьдесят три новых сообщения, бога ради! Да, груз административных обязанностей явно переходит границы.

Он прошел через весь факультетский коридор и никого не встретил; прислушался, остановившись у пары дверей, — тишина. Ничего удивительного — пятница, вторая половина дня, экзамены позади. Когда он позвонил на кафедру насчет обычной почты, Жюстин была любезна, но неразговорчива, почти небрежна. Секретарши — негласные правительницы этого мира. Но ему не нравилось, когда на него ополчались. Столько геморроя. Жюстин всегда дулась на него в начале и конце семестра. Может, просто ревновала?

Он ополоснулся в преподавательском туалете, вытерся бумажным полотенцем. В зеркало старался не смотреть. Вернувшись в кабинет, он проглядел новые сообщения и без колебаний стер семь писем от Эммы — Луизы Саквил, выпускницы этого года, она получила довольно средние отметки и находилась в буквальном смысле в плачевном состоянии. Будь ее результаты лучше — никакой разницы. Он выражался предельно ясно. И весь год старался, чтоб она уяснила: после экзаменов — никаких «консультаций».

Он выключил компьютер. Вышел из кабинета и запер дверь.

Он подумал, не поехать ли домой, в пустой дом на другом конце города. Там нет подростков с глазами на мокром месте, с гордым опечаленным челом, нет озабоченной недовольной темноглазой Евы. Дома, сам по себе. Он взглянул на часы. Нет, уже поздно. Он пошел на вокзал. На улицах было полно шумливых, радостных людей. Он сел в свой поезд. В вагоне было мало пассажиров, а вот в сторону города поезд был забит до отказа, весь пронизан солнцем, кроны деревьев на пике летней роскоши, да и его настроение под стать их изобильной зелени. Он влетел в городок юным балбесом, хихикая про себя над статьей в местной бесплатной газете, оставленной кем-то на сиденье. Реклама утреннего чаепития с выступлением норфолкских «Битлз». «Норфолкские «Битлз»! Репортаж об акте местного вандализма. Семь возмущенных писем против туристов, устроивших долговременный лагерь на каком-то несчастном поле. (Кстати — вопрос: существует ли понятие «долговременный лагерь»?) Заметка о загадочном преступнике, ворующем муниципальные мусорные баки для переработки бумаги исключительно в такой-то деревне. Он уже предвкушал, как расскажет коллегам — Жюстин, Тому, может, Найджелу, если тот на работе, в каком странном, удивительном, прямо-таки уникальном месте с точки зрения социальной активности и демографии они сняли дом на лето — словно в мини-проекции старушки-Англии. Рассказал бы пару-тройку баек, посмешил народ.

Но сейчас, на обратном пути, он со своими недоделанными байками показался себе просто жалким имбецилом. Двери поезда закрылись с дурацким пиканьем. Надо было ехать домой, сразу как только он об этом подумал! И вообще, надо было снять дом в Саффолке. Никто не живет в Норфолке. Все едут в Саффолк. Доктор Майкл Смарт ни за что не стал бы деканом факультета, даже и.о., будь он из Норфолка. Том жил в Саффолке. Марджори Динт тоже. У них там загородный дом. Ну конечно, Динты-то богачи. Могут себе позволить. Про нескольких коллег он точно знал, что они живут в Саффолке, да и остальные, про которых ему было неизвестно, тоже наверняка окопались там. Поезд тронулся. Простая, ничем не примечательная пригородная электричка. Тяжело было на душе. Тяжелее, чем рельсам под поездом. Всю дорогу через пригороды. Вот и веки Майкла отяжелели. И он заснул.

Но, проснувшись бог знает где, в каких-то диких краях, он вдруг уперся взглядом в сиденье напротив.

Обычное такое сиденье, пустое место в вагоне поезда. Таких сидений в вагоне было множество; похоже, в этом неприкаянном поезде пассажиров раз, два и обчелся. Потертое, грязноватое сиденье яркой казенной расцветки, как детское креслице; да, что касается дизайна — с этим просто швах. Но в данный момент тема качества вагонов его не слишком волновала, потому что на самом деле до него вдруг дошло — ну да, словно удар грома, — что он страстно желает, чтобы та женщина, Амбер, которая появилась в их доме утром, вдруг очутилась напротив него, вот на этом сиденье.

Он потряс головой. Расхохотался про себя. Не многовато ли, два удара грома за один день? Он ведь только что был с девушкой! Доктор Майкл Смарт слушает. Он неисправим. Он откинулся на своем кресле, снова закрыл глаза и попытался представить, что она, эта Амбер, отсасывает ему в туалете поезда.

Но что-то было не так.

Он не мог этого представить.

Вот тебе на, подумал д-р Майкл Смарт.

И попытался снова.

Вот она опустилась перед ним на колени где-то в задних рядах почти пустого кинозала… Но единственное, что рисовало воображение, был яркий луч прожектора над его головой, медленный танец пылинок в его покадрово меняющемся свете да тонюсенький лучик, направленный в обратную сторону из булавочной дырочки на экране.

Вот она сидит перед ним на коленях в лондонском такси. Зима… Но все, что рисует воображение, — это фонари и светофоры ночного города, сливающиеся в каплях дождя на стеклах машины.

Все чудесатее и чудесатее, как написал в своей книжке для детей один математик-педофил, отметил Майкл Смарт про себя с чувством тайного превосходства.

С другой стороны, ему было не по себе от того, что он мог вообразить ее лишь сидящей тут, в поезде, в кресле напротив. Да, так получалось. И вполне реалистично. Вот и она. Смотрит в окно поезда. Рассматривает свои ногти. Изучает кончики своих волос. Читает книгу на незнакомом ему языке.

Теперь он вспомнил про тех девушек в палатке, как они усаживали его, совсем мальчика, между собой и кормили рубленым мясом с луком, которое сами жарили тут же на газовой плитке, а потом словно забывали о нем, лежащем в полузабытьи в тепле их горячих тел, с книжкой, весь вечер напролет раскрытой на первой странице, слушая их разговор на языке, на котором он не понимал ни слова.

Богоявление! Господь всемогущий, это было чудо! Пустое сиденье, наполненное благодатью, чудо из чудес! В мерзком поезде, идущем по мерзким болотам!

Но именно сейчас доктору Смарту открылась истина-и теперь, когда он наконец обрел жизнь, кому на хрен какое дело до того, что есть «богоявление», иными словами, до толкований различных понятий, до стилистических приемов и образов, до законов и границ жанров, до заточенных временных рамок и выведенных и принятых всеми определений? Только теперь он наконец понял, понял впервые в жизни, о чем именно великий Джойс, и старая зануда Вулф, и Йейтс, и Рот, и Ларкин, и Хемингуэй, и естественные голоса послевоенной рабочей литературы, и Браунинг, и Элиот, и Диккенс, кто там еще: Уильям Теккерей, мсье Аполлинер, и Томас Манн, и замшелый Билл-Шекспир, и Дилан Томас, алкаш, мертвец, вечный юноша, и все остальные, все хором, на каждой странице, в каждом произведении, которое они произвели (так, кажется, не говорят? Да какая разница? Значит, теперь говорят), — о чем они все толковали.

Вот об этом.

Он сидел напротив нее весь ужин. Она была из тех девушек, нет, из тех взрослых цветущих женщин, которых видишь на дороге, тормозишь, подвозишь до следующей деревни, потом она выходит из машины, машет рукой на прощанье, и больше вы никогда не встречаетесь, однако этот миг преследует тебя до конца жизни.