9 жизней Антуана де Сент-Экзюпери - Тома Фрэсс

* * *

Именно они, эти невидимые связи, позволили Антуану держаться, особенно связь с женой. Как и Прево, если бы он был один, он лег бы на песок и дожидался бы того момента, когда ледяной холод ночи или дневная жара вызовут онемение. Он потом напишет: «Мне чудятся глаза жены. Одни только глаза. Они вопрошают. Мне чудятся глаза тех, кому я, может быть, дорог. Глаза вопрошают. Сколько взглядов, и в каждом – упрек: почему я молчу? Но я отвечаю! Отвечаю! Отвечаю, как только могу, не в моих силах разжечь еще ярче этот огонь в ночи!» Его ответ – это его действия, его движение, наперекор всему.

На третий день потерпевшие аварию решили бросить обломки и идти прямо вперед, не оборачиваясь. Сент-Экзюпери запомнил пример и урок Гийоме в Андах, когда лишь его воля покоряла расстояние и измеряла пространство. Он знал, что «спасение в том, чтобы сделать первый шаг. Еще один шаг». Что «с него-то все и начинается заново». Подобно ему, он решит пойти на восток. И он потом напишет: «И вот сейчас я думаю – смешно, нелепо, но мне кажется, не зная, на что опереться, я выбрал это направление просто потому, что оно спасло в Андах моего друга Гийоме».

Он шел, потому что считал возможным добраться до каких-то признаков человеческого присутствия, выжить, исключительно благодаря своим силам. Он верил в спасение. Он писал: «Но я верю: где-то в пустыне мерно движется караван». У них с Прево уже больше не осталось слюны. Вскоре горло стало жестким, как стекло. Они ждали движущихся огней, которые будут возникать при галлюцинациях, когда придет время ложиться спать прямо в песок. Несмотря на все отчаяние своего положения, он ни о чем не жалел. Ему и в голову не приходило отказаться от жизни, полной приключений. Он думал: «Мне выпала завидная участь. Если бы я вернулся, опять начал бы все сначала. Я хочу настоящей жизни. А в городах люди о ней забыли». Он думал о других больше, чем о себе, думал о невидимой силе, которая угрожала подтолкнуть людей к современному рабству. Он писал: «Мне странны пассажиры пригородных поездов – воображают, будто они люди, а сами, точно муравьи, подчиняются привычному гнету и даже не чувствуют его». Но вовсе не против них оборачивалась его агрессивность, а против условий, делавших возможным подобное унижение. Если бы его горло так не болело, он бы закричал прямо там, в пустыне: «Не выношу, когда уродуют людей!» Несмотря на слабую надежду на спасение, он знал, что продолжит строить судьбу человека, ответственного, вовлеченного в каждое событие своей собственной жизни.

Это движение представляло собой новый этап его посвящения. Оно знаменовало собой момент глубокого понимания. Пустыня рождала духовную силу. Он потом писал: «Солнце иссушило во мне источник слез». Как это ни парадоксально, будучи доведен до предела солнцем и жаждой, он достиг самой сути своих размышлений, где к вопросам о человеке добавлялся вопрос о запретной цивилизации, а также о другой цивилизации – вызывающей отвращение.

* * *

И все же, дойдет ли он до людей? Вдруг обстановка незаметно начала преображаться. «Ничто не изменилось – и, однако, все стало иным. Песчаная гладь, невысокие холмики, редкие мазки зелени – все это уже не ландшафт, а сцена. Она пуста, но чего-то ждет». Наконец два товарища достигли человеческого жилья, находившегося на ветру и под звездами. Оно сопротивлялось. Им по-прежнему казалось, что это галлюцинации, когда они вдруг услышали пение петуха, но услышали-то они его оба. Может быть, это правда? Они тщательно осмотрелись вокруг и тут на дюне увидели бедуина, одного человека. Сент-Экзюпери разорвал спекшиеся губы и крикнул по-арабски: «Tayara boum! Tayara boum!» – «Самолет упал! Самолет упал!» Но безрезультатно. Его голосовые связки давно пересохли. Когда по одной лишь интуиции погонщик верблюдов обернулся, он начал думать: «И вот понемногу, не спеша, он оборачивается. Стоит ему повернуться к нам лицом – и свершится чудо. Стоит ему посмотреть в нашу сторону – и конец жажде, смерти, миражам. Он еще только слегка повернул голову, а мир уже стал иным». И вот он уже идет к ним. Они спасены.

Им открыли рты птичьим пером, чтобы увлажнить глотку небольшим количеством чечевичного пюре. Потом им смочили губы, потом дали попить маленькими глотками. О человеке, решившем их судьбу, он потом напишет: «Ты, ливийский бедуин, ты – наш спаситель, но твои черты сотрутся в моей памяти. Мне не вспомнить твоего лица. Ты – Человек, и в тебе я узнаю всех людей. Ты никогда нас прежде не видел, но сразу признал. Ты – возлюбленный брат мой. И я тоже узнаю тебя в каждом человеке». Он подумал: «В тебе одном все мои друзья и все недруги идут ко мне на помощь, у меня не осталось в мире ни одного врага». Благородство, что он предвидел в человеке, стало универсальным. В нем родилось ощущение человеческого оазиса без границ, изначальной человечности, не подверженной распаду, – и теперь он будет сосредоточен на ее защите.

Они были спасены, но не смогли продержаться верхом на верблюде больше 15 километров. Поэтому было принято решение отправить гонца к ближайшему поселению, в район Вади Натрун, в низину, расположенную между Каиром и Александрией. А вечером 2 января 1936 года жена Эмиля Ракко, производителя каустической соды, приняла его у себя. В сообщении, написанном трясущейся рукой, содержалась просьба отправить либо автомобиль, либо лодку, чтобы их спасти! Да, ведь Сент-Экзюпери был уверен, что потерпел катастрофу возле Нила…

Предупрежденный полномочный посол Франции в Египте Пьер де Витасс вскоре дал предписание перевезти их в отель «Континенталь», что у подножия пирамид. Сначала их, в такой одежде и таких осунувшихся, приняли за нищих. Там Сент-Экзюпери увлажнил себя шампанским и виски, а также подобием воды Виши. Привычки возвращались: это хороший знак…

Париж вскоре узнал о чуде. Утром 3 января работница парижского отеля приняла звонок, и это был некий месье де Сент-Экзюпери. Она перевела вызов. И едва Консуэло услышала его голос, она вскрикнула и рухнула в обморок. Все праздновали появление выжившего. Андре Жид почти плакал. Он же так любил этого парня.

20 января Сент-Экзюпери приехал в Марсель вместе со своим механиком. На пристани ждала приличная толпа зрителей и журналистов, которые приехали, чтобы отпраздновать событие или взять интервью у героя песков. Теперь он был известным, но по-прежнему каким-то надломленным. Затем пилот вернулся в Париж, где он должен был написать историю о выпавших на его долю испытаниях для газеты «Непримиримый», финансировавшей его путешествие. На страницах, которые он передал им, уже был виден зрелый писатель. Его текст явно выходил за рамки традиционной журналистики.

* * *

Он был известен, но быстро возвратился к своим заботам, своей подруге жизни и финансовым вопросам. После приключений боль разлуки с любимой работой стала еще больше. Тем более что международная ситуация все усложнялась…

«Осуществление – вот что такое ты. И если в колебаниях и переменах ты ощутишь себя ветвью, неотторжимой от оливы, то и у перемен окажется вкус вечности».

«Цитадель» (1948)

Гватемала-Сити – Нью-Йорк – Сайгон – Афины – Гуманизм – Писательство