Герои эпохи Петра - Владимир Шигин

Но грозный Ягужинский встретил моряка ласково.

– Садись! – указал на стул.

Федор на стул сел, но глядел настороженно. Ягужинский, наоборот, из-за стола своего дубового встав, объявил торжественно:

– Посоветуясь с членами высокой коллегии, ре шили мы назначить тебя флотским прокурором!

Соймонов, услыша слова такие, чуть со стула своего не свалился.

– Но я ж корабельный офицер и дел бумажных знать не знаю! – пытался отговориться робко.

Ягужинский, худой и желчный, лишь ухмыльнулся:

– Сие есть глупая отговорка, потому как дела чиновничьи не столь премудры, как навигацкие. Освоишься!

Вскоре сенатский обер-секретарь Курилов объявил об указе сената.

Почему же выбор на столь высокую и ответственную должность пал именно на Соймонова? Ведь желающих, думается, было немало. Что в любимцах у царя Петра был? Но не он один. Что умен? Но и толковых тоже вокруг было немало. Думается, причина была в полнейшей честности Соймонова и его всегдашней щепетильности по отношению к казенному имуществу.

Итак, назначение состоялось. На новоиспеченного прокурора сразу же обрушился вал бумаг: доносы, жалобы, кляузы… Все это надо было внимательно рассмотреть, проверить, напраслину отбросить, а серьезным бумагам дать ход и произвести розыск.

По первому снегу 1730 года привез Федор в столицу жену Дарью с полугодовалым первенцем. Дом сняли на Васильевском острове. В гостиной зале Соймонов самолично приколотил к стене портрет Петра, в кабинет поставил складной сосновый стол и токарный станок, за которым любил поработать, когда свободная минута выпадала.

Сразу после Рождества надел Федор Иванович шубу, прицепил шпагу и пошел в заседание. Члены Адмиралтейств-коллегии Гордон, Наум Сенявин, Вильбоа, Кошелев поздравляли с назначением, жали руки.

Подчистив мелочи, энергичный прокурор вскоре перешел к делам более серьезным. Самого вице-президента Адмиралтейств-коллегии Сиверса он обвинил во взятке. Дерзость была неслыханная! В заседании он обличал:

– Уголь ньюкастельский, каковой вы у купцов англицких купили, заведомо был плох. От того казна убыток большой получила!

В доказательство Соймонов положил на стол изобличающие документы. «Адмирал в великую запальчивость пришел, вскочил со стула и, взяв шляпу, вон вышел…» – вспоминал много лет спустя Соймонов.

Это было первое, но, увы, не последнее столкновение. Затем прокурором был обличен за растраты граф Головин и адмирал Гослер за воровство. Воры были изощренны и наглы, Соймонов упрям и настойчив. Далеко не всегда, но правда все же торжествовала. Взяточник Сиверс был отстранен от должности, а Гослер и вовсе изгнан со службы.

В забытой ныне войне за польское наследство Россия тоже участвовала. Соймонов, несмотря на свое прокурорское место, сразу же отпросился в море. Под начало ему был даден 66-пушечный фрегат «Святая Наталья». Во главе эскадры – адмирал Гордон, младшим флагманом друг и соплаватель Наум Сенявин. На горизонте белели парусами французы. Сенявин с Соймоновым рвались в бой, Но осторожный Гордон отмалчивался.

Вечерами, куря трубки на кормовом балконе, друзья возмущались:

– Диспозиция глупа! Гордон в лучшем случае трус, в худшем предатель!

Тогда же Соймонов написал обличительную бумагу: прокурор требовал начала следствия над адмиралом. Через несколько недель Гордон получил из столицы тайное письмо, в котором ему сообщали о рапорте Соймонова. Прочитал, посмеялся и порвал.

– Эх, Федя, Федя! – укорял Соймонова Сенявин, прознавший о письме к Гордону. – Куда ты все на рожон лезешь! Врагов что ли мало? Тебе ли не знать, что у Гордона везде свои осведомители и покровители!

– Да знаю все, – отмахивался Федор Иванович. – Но сколько молчать можно?

В следующую турецкую войну, царствовавшая тогда, императрица Анна Иоанновна ни с того ни с сего отправила Соймонова в калмыцкие степи. Трясясь по продуваемой ветрами степи, искал флотский прокурор кибитки хана Дундука. Потом, найди, пил с ним кумыс и скакал на необъезженном жеребце, показывая удаль молодецкую.

– Якши, якши, морской человек, – качал головой Дундук Омба. – Проси чего хочешь!

Соймонову надо было не много, и спустя месяц десять тысяч калмыков, погоняя своих мохнатых лошадок, устремились в татарские пределы. Докладывая в Петербурге о выполненном поручении, передал Соймонов Анне Иоанновне и карту реки Кубань, которую между делом составил. Императрица, карту в руках покрутила, начала было разворачивать, да тут задрались меж собой шут с карлицей, да больно весело, какая уж тут карта!

После поездки калмыцкой стал зазывать Соймонова к себе кабинет-министр императрицы Артемий Волынский бывший губернатор астраханский. У Соймонова с Волынским отношения были давние и непростые. Многое их сближало: Каспий. Низовой поход, Петр Великий. Впрочем, случались и размолвки. Так, еще будучи губернатором, Волынский за какую мелкую провинность сильно отлупил соймоновского мичмана Мещерского, а затем посадил его нагим на лед, отчего тот долго болел. Соймонов за то самоуправство на, Волынского не только ругался. Но и царю Петру бумагу писал. Но все это было уже в далеком прошлом. Нынче же беззакония фаворита императрицы Анны Бирона, произвол властей и обнищание страны вызывали тревогу у обоих. На встречах с Волынским Соймонов больше слушал, Волынский говорил.

– Близится время, когда надо будет действовать решительно и смело! – говорил кабинет-министр. – Нам будут нужны надежные конфиденты на постах важнейших, чтоб всю эту немчуру враз скинуть!

Вскоре не без участия Волынского Соймонова возвысили до обер-прокурора сената с генерал-майорским рангом. Кабинет-министр вел рискованную многоходовую игру. Цель была священна – Россия, но и цена немалая – собственная жизнь.

Состоя в сенате, Соймонов не забывал и о флоте, подкладывая при каждом удобном случае императрице на подпись адмиралтейские бумаги о тамошних злоупотреблениях. А злоупотреблений хватало. Немало страдал флот и от бумаг ненужных.

– Флот уже погиб от бумажек разных. Ни людей, ни кораблей, ни дел геройских – одни бумаги над мачтами порхают… Неслыханно дело приключилось: канцелярия противу флота на абордаж поперлась, и флот она победила! – эти доподлинные слова Федора Соймонова, сказанные в 1736 году до нас донесла история.

Более иных доставалось от обер-прокурора новому президенту коллегии Головину, за что тот ненавидел Соймонова люто. Шефствовавшему над флотом вице-канцлеру Остерману он жаловался на соймоновские происки:

– Житья, Андрей Иванович, от сего пса цепного нет, за копейку горло перегрызет!

– Найдем управу, найдем! – утешал соратника хитрый Остерман. – Что-нибудь придумаем. Не святой же, где-нибудь да попадется! С кем он, к примеру, дружбу водит?

– С Волынским, министром кабинетным лижется! – угодливо докладывал Головин. – Каждый вечер у него пребывает!