Лили и море - Катрин Пулэн

Джейсон уехал. Остались только голая дорога и высокие черные сосны. Я вернулась в свою комнату. Через окно я вижу чаек. Я легла в постель. Я жду.

Телефонный звонок нарушил тишину четырех стен. Я подняла трубку с сумасшедшей надеждой, что это будет высокий тощий парень, который проорет мне из рулевой рубки.

— Привет! — восклицаю я.

Это голос совершенно безучастного человека:

— Здравствуйте, с вами говорят из иммиграционной службы… Нам стало известно, что вы работали на борту рыболовного судна незаконно.

Я спрыгиваю с кровати, я обхожу кругом комнату, взгляд моих глаз останавливается на руке, перфузия приковывает меня к этим стенам.

— Нет, это не так, совсем не так, — пробормотала я.

Рыбак из Сиэтла смеется на другом конце.

— Не надо, никогда не надо говорить такие вещи. — Я заикаюсь, слезы душат меня, мой голос охрип.

Он извинился наконец, прежде чем повесить трубку. Я стою у окна, пока небо не потемнело. «Мятежный» не выходит на связь.

Он принес мне гамбургер, салат, небольшой сливочный торт красного цвета.

Я плачу в тишине на тортик. Меня больше не возьмут на борт «Мятежного». Я больше не спрашиваю об этом у медсестер. Я не надеюсь, что мне позволят это сделать. Они приносят мне только еду. Перфузии. Сигареты. Ночью мне холодно. Я начинаю стонать во сне.

Однажды утром они меня все-таки отпустили.

Но я должна возвращаться сюда три раза в день для медицинских процедур. Белая пластиковая насадка на шприц приклеена к тыльной стороне моей руки. Рыбья кость по-прежнему находится там. Медсестры смотрят за мной, уезжающей, как матери.

— Вы будете в тепле и в чистом месте? Может, вам все-таки поехать, по крайней мере, в приют брата Франциска?

— О нет, я не поеду. Мой шкипер мне сказал поехать на склад, где мы работали, когда готовили судно. Там есть небольшая комната.

И я отправляюсь туда средь бела дня. Кошелек на прищепке у бедра, я сжимаю спальный мешок в руках. Начинается дождь, все в мелких, плотных каплях. Я заметила грунтовую дорогу на повороте и тороплюсь зашагать по ней.

Ржавые клетки для ловли креветок разбиты, везде валяются проколотые буи, покрытые мхом, старые грузовики и медленно гниющее синее судно… ничего не изменилось с тех пор. Я прошла через тяжелую металлическую дверь. Стива там не было. Огромный ангар, пустой и влажный, холодный и вообще в плачевном состоянии, но это убежище для «Мятежного». И мужчины обязательно вернутся. Я узнаю запах длинных удочек с гниющей приманкой, пробивается неоновый свет в грязной мастерской. Я пересекла ангар, дошла до машины для приготовления кофе. Очень тихо включаю радио. Осталось еще немного воды на дне канистры. Я сделала кофе и пью его перед настежь открытой дверью. Передо мной лишь пустырь. Высокие деревья и брошенное судно, я увидела кресло-качалку, села в него, медленно покачиваюсь. Это красный стул высокого худого парня, он рассказывал мне о своем когда-то проданном доме, именно оттуда он его притащил. Он также сделал мне подарок, принеся термос, я его наполнила и поставила на пол. Я пью кофе из очень грязной чашки, со следами пальцев и коричневатыми разводами, наверное, с тех времен, когда мы все еще работали вместе. Через открытую дверь видно то же небо над листвой, которая уже приняла довольно интенсивный зеленый цвет. Мои глаза опять возвращаются к чашке и черным следам из далекого прошлого, к красному термосу, тому, который я приносила каждое утро к изголовью кровати высокого худого парня. Я качаюсь в кресле. Я все еще не могу поверить, что он может вернуться. Его силуэт внезапно появится в светлом дверном проеме на фоне пустыря этой пустыни, и он скажет что-то вроде: «Страсть — это прекрасно», — и возвратит меня на борт судна.

Перед дверью остановился пикап. Я оставалась в тени. Стив спустился. Он вошел. Я узнала парня с милой и застенчивой улыбкой, того, который когда-то вышел из комнаты в первое утро. Следовала за ним, опустив голову, незнакомая индийская девушка. Он, кажется, был удивлен, что нашел здесь кого-то.

«Я извиняюсь», — говорит он очень быстро, заикаясь через три слова. Мы жутко извиняемся оба.

— Есть две кровати в спальне, устраивайся как у себя дома, — сказал он, глядя в сторону.

— Я сделала тебе кофе… Я принесла только что пакет.

— Устраивайся как у себя дома, — сказал он потом.

Он не знает, что делать. Он покрутился на месте, а затем приготовил себе чашку кофе. Мы смотрим на моросящий дождь через открытую дверь.

— Сезон трески в ближайшее время должен закрыться в районе Кадьяка, — сказал он очень тихо, почти шепотом, — исчерпаны уже все квоты.

— Тогда я не смогу больше поехать на рыбалку? Ты уверен в этом? Все уже кончено для меня?

Его глаза наконец осмелились посмотреть на меня. Он в первый раз улыбнулся очень по-доброму и нежно.

— Я только что сказал тебе о квотах здесь. Многие продолжат ловить рыбу на юго-востоке. Есть вероятность того, что «Мятежный» уже там… Я сомневаюсь, что они когда-нибудь остановятся.

— Но я надеюсь! Как я надеюсь на это…

Я смотрю на дверь, за пустошь. За деревьями — море. По морю плыло вперед мое судно.

Снова вышло судно. Я пересекла ангар до небольшой комнаты без окон, напоминающей куб в помещении огромной студии. Неоновый свет долго не зажигался, наконец осветил помещение. Я прошла между мешками для мусора, которые валялись на полу, там было полно одежды, которую бросили в спешке. Я наткнулась на полную пепельницу, которая просыпалась на серый ковер. В одном углу кровати, рядом с телевизором, что забыли выключить, лежал спальный мешок, тут же валялись сложенные непокрытые и серые подушки. Я легла на кровать. Опять села. Я пыталась подобрать разбросанные окурки. Ковер был настолько липкий, что отбил у меня всякую охоту это делать, я подобрала только самый большой окурок. Я вытерла пальцы о джинсы. Вскрыла и съела маленький пакет чипсов, его нашла на журнальном столике передо мной. Они были мягкими и слегка прогорклыми. Я вздохнула: «Ну, будет, что будет…» Во-первых, мне было бы слишком холодно спать в одной из машин.

Я встала. Выключила телевизор и вышла. Я иду в магазин, в «Сэйфвэй», где мы привычно обедали. Было жарко, все сияло, звучала музыка, люди казались счастливыми и веселыми. Я долго бродила между полками. Но вскоре нужно было возвращаться в больницу. Я купила кофейные зерна, молоко и печенье, мексиканские лепешки из муки и воды — те, что любил макать в кофе Джезус.

Когда я вышла, дождь прекратился. В воздухе пахло рыбой, но не свежим и сильным запахом живой рыбы, знакомым мне с момента, когда мы занимались рыболовством, а другим, более тяжелым и болезненным, тошнотворным смрадом, от консервного завода, что южные ветры принесли в город. Я пошла в больницу. Мне очень быстро сделали перфузию. Я возвратилась в ангар, села в красное кресло. Я приготовила себе пиалу с кукурузными хлопьями, поставила ее на колени. По радио звучали старые приятные песни. Я смотрела на пустырь до самой ночи. Я ожидала «Мятежный».