Пожирательница гениев - Мизиа Серт

Первый спектакль для народа, устроенный под покровительством «Лиги прав человека», был наконец объявлен. Мирбо, полный радости и надежды, захотел сам отвести меня в Театр де Пари. Когда мы приехали, зал был переполнен самым блестящим обществом Парижа. Не знаю, где прятался пролетариат, но я редко видела столько перьев, соболей и бриллиантов. В центральной ложе восседал Альфред Эдвардс — владелец театра (позднее он приказал его полностью перестроить для Режан). С того момента, как Мирбо представил его мне, он не обращал никакого внимания на спектакль и проявлял ко мне столько предупредительности, что я даже смутилась. Атмосфера, царившая в ложе, и люди, которые его окружали, мне очень не понравились. «Надо отдать долг вежливости и после этого отделаться от них», — думала я.

Был назначен день приема, но Эдвардс так настаивал, чтобы мы поужинали у него, что я в конце концов согласилась. Мы с Таде на следующий день приехали в его роскошную квартиру на авеню дю Буа де Булонь, где собралось общество, показавшееся мне довольно странным. Я не знала почти никого из присутствовавших. Там были Ксавье Ксанрофф, директор «Опера Гайар», Альфред Капюс, брат жены Эдвардса Шарко[119], очаровательная Лиан де Пужи[120] со своим любовником доктором Робеном[121], ставшим одним из моих больших друзей; директора театров, много женщин — то ли актрис, то ли дам полусвета. Вольность разговоров меня немного смутила.

Шарко готовил свою экспедицию на судне «Пуркуа-па?». Составляли список необходимых для путешествия вещей, которые должны быть доставлены к Эдвардсу. Среди предметов первой необходимости много раз называли «каучуковую женщину», охотно распространяясь о том, какими способами моряки будут ею пользоваться. Я долго ничего не понимала и чувствовала себя довольно глупо. Кроме того, мне было смертельно скучно. Выйдя оттуда, я закатила Таде первоклассную сцену. «Никогда больше моей ноги не будет в этом доме, — кричала я, почти плача, когда мы садились в машину, — они мне отвратительны, это кончено, кончено!»

Но Таде находился в разгаре своих обширных финансовых замыслов, поэтому он вовсе не соглашался порвать с Эдвардсом.

— Ты не дурочка, — сказал он. — Не можешь же ты рассердиться из-за каких-то невинных шуток. Когда ты пригласишь их?

Так как я категорически отказывалась принять Эдвардсов у себя, мы пошли на компромисс и пригласили их ужинать в модный тогда венгерский ресторан. Я пришла с опозданием. Эдвардс ждал у двери, и у меня сложилось впечатление, что он хотел сказать мне что-то наедине, поэтому я поспешила присоединиться к другим приглашенным. Позднее узнала, что он попросту хотел, чтобы я «бросила здесь всех этих зануд» и поехала в другое место ужинать с ним одним! Такие беззастенчивость и поспешность меня одновременно и насмешили, и раздражили.

Несмотря ни на что, букеты цветов с его карточкой и телефонные звонки не прекращались. С каждой почтой приносили приглашение от него. Никакой отказ не мог его обескуражить. Мне это надоело, и я приказала отвечать, что отправилась путешествовать. На деле это Таде уехал к своему любимому белому углю, к своим тулонским трамваям наблюдать за строительством — не знаю, за чем еще!

К счастью, я имела превосходных друзей: Капюс, Морис Доннэ, Анри Батай[122]; каждый хотел сопровождать меня в театр и даже старался уверить, что у меня огромный актерский талант, что мое место на сцене и я не имею права лишать драматическое искусство своих исключительных способностей… В ответ я только смеялась.

Все это не мешало нам интересоваться серьезными проблемами. Я довольно регулярно обедала у Леона Блюма, который с прежним рвением относился к «Лиге прав человека» и с благородной горячностью говорил о наших социальных обязательствах. После великолепного обеда приступали к рассуждениям о насущных нуждах трудящихся. Я находила это крайне неловким. Почему не обсуждать это до того, как было съедено столько вкусных вещей! После истории о «даровом хлебе» вызывали чувство неловкости…

Много месяцев прошло после ужина в венгерском ресторане. Достаточно времени, чтобы мой очаровательный образ потускнел в сердце Эдвардса!..

В один прекрасный солнечный день мне захотелось немного побродить по улицам. У меня всегда был живой интерес к магазинам, их витринам, тайне того, что можно неожиданно найти внутри. Улицы без магазинов — мои личные враги. Я тороплюсь пройти по ним, раздраженная их глупой монотонностью, их слепыми стенами. Может быть, они очень изысканны и только на них «прилично жить», как считают снобы. Но для меня они мертвы, а мне не нравится жить на кладбище. Я предпочитаю кварталы, полные магазинов, особенно антикварных. О, какая сладостная дрожь охватывает меня, когда в груде безличных, без возраста и прошлого вещей мой взгляд задерживается на предмете, ни на что не похожем, созданном в единственном экземпляре фантазией ремесленника, влюбленного в свою работу. Предмет, покрытый пылью, из-за которой внезапно освещенный лучом света вспыхнет его былой блеск. Предмет, который кричит мне: «Наконец-то ты! Ты здесь… я долго ждал тебя! Знал, что в конце концов ты найдешь меня. Столько глупцов прошло мимо… Это для тебя я был сделан. Ты сумеешь меня любить. Возьми меня поскорее, протри, вычисти до блеска и увидишь, каким прекрасным я стану для тебя!»

Какие антиквары замечательные друзья! Почти все называют меня по имени — Мизиа. Стоит войти к ним, как возникает масса воспоминаний, в которых я фигурирую наряду с лакированными столиками, неграми, несущими консоли, или с хрустальными канделябрами. Когда я жила на набережной Вольтера, букинист, продававший прекрасные старинные тома в сафьяновых переплетах цвета ржавчины или лимона, старые географические карты, украшенные знаками зодиака и морскими чудовищами, часто выслушивал мои жалобы на то, что в мою столовую, выходящую на север, никогда не проникает солнечный свет. Однажды, сев за стол во время завтрака, я увидела, как комната вдруг оказалась залитой солнцем. Ничего не понимая, заглянула в окно, спрашивая себя, не стала ли Земля вертеться в другую сторону… Но нет, это было гораздо проще и чудеснее: мой друг-букинист поставил на широкие крышки своих ящиков с книгами несколько зеркал, наклоненных под таким углом, чтобы я могла завтракать на солнце! Слезы выступили у меня на глазах…