Зона бессмертного режима - Феликс Разумовский

— Коллега, за миллионный, — пролил ей бальзама на душу Бродов, выпил, перевел дыхание и не удержался, спросил: — А вообще-то, Клара, ты не слишком того? Это же все-таки легенды, эпос, преданья старины глубокой. В них, конечно, есть намек, но не до такой же степени. А то боги — и вдруг зэки.

— Ладно, коллега, будем как в Одессе. Вопросом на вопрос, — нисколько не обиделась Клара, опустила стопку и следом за мартелем отправила маслину. — Вы ведь слышали, уверена, про теорию Дарвина. Так вот как с позиции сей теории объяснить, коллеги, наше с вами происхождение? А? Примерно полтора миллиона лет назад появился — и в общем-то не ясно откуда — примат «хомо эректус», человек прямоходящий. Он просуществовал без каких-либо изменений больше миллиона лет и вдруг совершенно неясно почему превратился в «хомо сапиенса» с объемом черепа на пятьдесят процентов больше прежнего. Этак двести пятьдесят тысяч лет назад. Сей индивидуум обладал способностью говорить и имел строение тела довольно близкое к современному. — Клара замолчала и посмотрела на Бурундука, с увлечением занимающегося ароматнейшим омулем. — С тех пор он практически не изменился. Так вот, может, наш кроманьонец произошел от неандертальца, как это следовало предположить из теории Дарвина? Фигушки. Недавние находки в Израиле убедительно доказали, что «хомо сапиенс» существовал одновременно с неандертальцем и прекрасно с ним уживался. А как вы, коллеги, объясните тот факт, что в человеческой клетке содержится всего сорок шесть хромосом, когда у наших якобы ближних родственников обезьян — сорок восемь. Что нам теория естественного отбора говорит по этому поводу? Правильно, молчит в тряпочку. Так, едем дальше. — Она остановилась, налила одной себе, бодро выпила и закусывать не стала. — Человеческий мозг чрезвычайно эффективен, но средний индивидуум использует его возможности в ничтожной степени. Зачем такой запас качества? Напрашивается вывод, что мозг устроен на вырост с учетом будущих потребностей его владельца. Почему способность к языкам уже заложена в мозгу новорожденного? Кем? А возьмите словарный запас. Если строго следовать Дарвину, в повседневной жизни мы вполне бы обошлись набором из нескольких десятков простых звуков. А у нас в разных языках в среднем по двадцать пять тысяч слов. Зачем?

— Солнышко, возьми омуля, вкус специфический, — добро посмотрел на нее Женька, дружески мигнул, однако та все никак не унималась: тема, видимо, была ей необыкновенно близка.

— А человеческая сексуальность! Уму непостижимо. Как можно объяснить естественным отбором, что женская особь человека готова к совокуплению всегда, но к зачатию способна только несколько дней в месяц? А пролонгированный коитус? А оргазм? Почему пенис у мужчины в состоянии эрекции больше, чем у любого из живущих ныне приматов? Кто ответит?

— Я не в курсе, — открестился Бродов, горестно вздохнул, с юмором посмотрел на Женьку: — А ты, брат?

— Увы. — Тот, еле сдерживая смех, пожал плечами: — Тайна сия велика есть.

Клара же фыркнула, разразилась хохотом и стала потихоньку тему закруглять.

— Так вот к чему это все я. Мы с вами, братцы, искусственные создания. Вылепленные нехорошими пришельцами тогда в Шумере. Лулу, рабы. — Она вздохнула, виновато улыбнулась и сделала плавный переход: — Пойду-ка я, братцы, прилягу, непривычны мы к французскому-то коньяку.

Пошатываясь, Клара поднялась, прошлась а-ля сомнамбула и рухнула на заскрипевшую тахту. Мгновение — и она уже спала. Что с нее возьмешь — слабый пол.

— Мы не рабы, рабы не мы, — переварил услышанное Бродов, почесал затылок и повернулся к Женьке. — Тебе, брат, не надоело жрать? Мне надоело. Может, пойдем на воздух?

— Пойдем, — легко согласился тот, — пройдемся. На улице теплынь, весна, кажись, уже грачи прилетели. Наиполнейший форшмак в природе.

Не забыв про посошок на дорожку, они оделись, спустились в лифте, вышли из подъезда. На улице и впрямь была весна, не к месту, не ко времени, не к настроению: сосульки, слякоть, грязь, распутица, лужи, веер брызг из-под колес машин. Грачей, правда, видно не было, зато уж воробьев, воронья…

— Да, во всем виновата экология, — поделились впечатлениями Бродов с Женькой, закурили и неспешно, гуляющей походкой направились куда глаза глядят. А смотрели их глаза в перспективу, в сторону Средней Рогатки.

— Женька, может, поедешь все же? — начал разговор издалека Бродов. — Кларе-то твоей не надоело на «копейке» ездить? Там ведь все свои — Рыжий, Кныш, Небаба, Наговицын. Помнишь, Жень, как на Мальте Меченого охраняли[53]?

Ему совсем не нравилось, что Женька — старший лейтенант спецназа с тремя боевыми орденами — ходит нынче в каких-то сторожах. Живет в занюханной хибаре и ездит в древних «Жигулях». Большего заслужил, ох куда большего. Хотя бы потому, что ему, Бродову, голову спас.

— Да, там свои, — согласился Бурундук. — Да и здесь не чужие. Батя на Смоленском лежит, матушка на ладан дышит, Клара без Питера себя не мыслит. Убери все это у меня — что останется? Любовь к отечеству? Которого уже нет. Присяга? Э, Данила, плавали, знаем. И ты это знаешь не хуже меня.

Да уж. Когда делили Черноморский флот, спецподразделение «Барракуда» досталось украинской стороне. Однако Бродов с подчиненными отказались — ну не проститутки же ведь, чтобы принимать присягу по второму разу, за что были вымазаны в дерьме, лишены всех регалий и словно половые тряпки вышвырнуты с флота. По принципу — бей своих, чтоб чужие боялись.

— М-да. — Данила замолчал, бросил сигарету и больше тему подымать не стал, заговорил о нейтральном. Понял, что убеждать Женьку бесполезно, тот уже все решил. И долго так они бродили по Московскому району — курили, разговаривали, смотрели на людей, вспоминали пережитое и недоумевали в душе: и чего все ради? А когда вернулись на Пулковское, то были совсем трезвы, но далее общаться с Бахусом не пожелали, сели пить круто заваренный огненно-горячий чай. Тем временем и Клара поднялась, пришла на кухню заспанная, похожая на привидение.

— Ох, братцы, хоть и французский коньяк, а все одно по башке бьет. Особенно если его стопками. Вот чайку индийского — это да.

Она натужно улыбнулась, налила себе чаю и, кое-как сдерживая зевоту, включила телевизор.

— Ну что там по ящику?

По ящику передавали новости, последние. Гарант охватывал инструктажем министров, в Московской области объявился дезертир, а над горизонтом Хуфу сгустилось облако секретности. Весь район блокирован, информации ноль, журналистов и на пушечный выстрел не подпускают к чуду света. Вот уж воистину — чудеса.

— Да, с этой пирамидой всегда было нечисто, еще со времен Весткарского папируса. — Клара усмехнулась, все-таки зевнула и потянулась к сдобной булке с завитушками. — А помните хотя бы историю с загадочной дверью, случайно обнаруженной немецким инженером? Ну, тогда, в девяностых? Что, неотчетливо? — удивилась она, отщипнула сдобы, но есть не стала, принялась лепить шарик. — Где-то в начале девяностых в пирамиде Хеопса обследовали шахты с целью создания системы вентиляции. Для работ применялся миниатюрный робот, оборудованный манипуляторами и системами наблюдения. И вот в один прекрасный момент его телекамера обнаружила дверь, закрывающую проход в какое-то помещение, находящееся в районе камеры царя. Казалось бы, ура, эврика, мировая сенсация, надо копать дальше. Фига с два, — хмыкнула она, сунула шарик в рот и принялась яростно жевать. — После обнаружения сей двери не было сделано никаких заявлений прессе. Тишина гробовая. Хорошо еще, что инженер, который сконструировал этого робота, оказался настоящим мужиком. Устав от бесконечных проволочек и отмен пресс-конференций, он на свой страх и риск передал информацию в газеты. И тут сразу стало ясно, что кто-то очень не хочет, чтобы мир знал об этом открытии. Появились статьи, что никакой двери нет, официальные лица называли инженера, как бишь звали-то его, мистификатором, чиновники от науки пожимали плечами, мол, все то бред, фикция, измышления какого-то дилетанта. И никто не знал, что робот записал изображение двери на видеопленку. Так что когда инженер продемонстрировал запись, то все заткнулись. А в глобальном плане воз и поныне там — о каких-либо дверях в пирамиде Хеопса что-то больше не слышно[54].