📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгРоманыЗащитница. Любовь, ненависть и белые ночи - Иосиф Гольман

Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи - Иосиф Гольман

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 21 ... 64
Перейти на страницу:

Для Шеметовой шестьдесят пять лет назад звучали примерно так же, как и триста. А тут вот он, стоит перед тобой. Вполне живой и реальный Аркадий Семенович Гескин, коллега.

Показал школу, где учились с братом. Место, с которого на фронт ушли и брат, и отец. Отец не вернулся вовсе, брат мучился до пятьдесят четвертого от ран и тоже умер.

Весь их недолгий путь по реке был у Гескина в памятных знаках. Именно в памятных, потому что в реальности ничего и не осталось: сыновья с внуками в Америке, жена в могиле.

Да уж…

Ольга мучилась и никак не могла вспомнить фразу из латыни на эту тему. Такое состояние всегда было для нее мучительно: ведь бывших отличниц не бывает. Наконец плюнула и произнесла про себя сентенцию, приписываемую царю Соломону: «Все проходит».

А Гескина все равно было жалко.

Накатавшись, пошли поели, поскольку в картинной галерее кормежка не предусматривалась. К десяти часам – совсем светло было – подтянулись к Гостиному Двору.

Никого, кроме них, еще не было, поэтому удалось без спешки и сутолоки посмотреть экспозицию.

Она того стоила.

Выставлялись три художника из каких-то совершенно глухих мест. Может, и не космические расстояния, но Москва и деревня в трехстах километрах от нее – это точно разные галактики. Организовал действо очередной Волькин знакомый – некий профессор Береславский. Он показался Шеметовой нахальным и самоуверенным человеком. Позже, выслушав его речи, диагноз о нахальстве и самоуверенности Ольга не отменила. Иначе не понять, как профессор-экономист, а до того физик, вдруг решил стать открывателем неоцененных художественных талантов. Но определенные резоны в его речах и действиях, несомненно, присутствовали.

Ведь что такое изобразительное искусство? Только то, что мы о нем думаем. После изобретения фотоаппарата простое умение воспроизводить окружающую реальность перестало быть искусством. Но отбросив в сторону критерии истинности художественных находок, станет абсолютно ясно, что и гений никогда не будет признан, если его не увидят массы.

Короче, все, «как завещал великий Ленин». Пока идея не овладеет массами, не будет у художника хлеба, а у инвестора – «Мерседеса».

Еще Ольгу поразило различие художников, присутствовавших здесь же. Особенно двух родных братьев Павловых. Выросли в одной деревне, в одной семье. Старший – весь чистенький, маленький, худенький, богобоязненный. Да и просто «боязненный», как Ольге показалось. «Живем мы уединенно, и нам ничего, кроме хлеба и искусства, не надо», – объяснил он Волику. При этом, похоже, не врал.

Был этот художник каноническим иконописцем, то есть имел разрешение от церкви на писание икон. А в «гражданской» живописи отрывался вовсю: на его полотнах краски играли, сверкали и переливались. Пейзажи были идиллические, девушки стройные, а цветы красивые. Все вместе создавало некую спокойную, милую, пленительную ауру, которую очень хотелось нести в дом или на дачу, тем более что цены были доступные.

Младший брат был совсем другим. Огромный, небритый, худющий, со свирепым лицом, кулаками-молотами и неожиданно добрыми глазами. Картины его были такие же: свирепые, резкие, пронзительные. И неожиданно добрые по сути. Коммерческий успех ему явно не грозил. Сложно было бы представить в какой-нибудь гламурной квартире портрет несчастного мальчишки из дурдома, выполненный только двумя красками: невероятно яркой оранжевой и невероятно черной черной. Или портрет тверской проститутки – самой дешевой, «плечевой», с трассы Е-95. Красивая, молодая, с детской игрушкой в руке и глазами старухи.

Береславский усилил этот антагонизм, расположив одножанровые картины братьев по противоположным стенам длинного двухсветного – с небольшим вторым этажом – помещения.

«А все же он свое дело знает», – оценила профессора Шеметова, пройдя несколько раз мимо полотен обоих братьев. Сделав еще круг, обнаружила второе дно профессорского замысла: это все-таки братья! Так непохожие по форме, по сути, по воплощению. И однозначно братья по всему.

Под впечатлением от увиденного даже хотела уйти подышать. Но, повинуясь Волику, очень уважавшему своего нахального и самоуверенного друга, полезли на маленький второй этаж – на самом деле длинный балкон – смотреть третьего автора.

А вот это уже был удар под дых.

Профессор решил усилить эффект, оставив в экспозиции на балконе только сильнодействующую графику третьего художника, тоже, кстати, жителя не столичного. И графика действовала.

На протяжении двадцати метров стены зрителя швыряло из огня в полымя, в абсолютно противоположные душевные состояния. От приятного созерцания мастерски, на одном дыхании написанных среднерусских пейзажей до совершенно душевыворачивающих работ. Одна из картин, выполненная минималистическими средствами (тушь, акварель, морилка), под названием «Что будет?» (мать, склонившаяся над маленьким ребенком), запечатлелась в памяти Ольги, похоже, навсегда.

Шеметова сочла своим долгом подойти к устроителю.

– Очень круто, – честно высказалась она. – Не скажу, что всегда приятно, но всегда круто. Где вы их находите?

– Да таланты по всей стране есть, – сказал, посверкивая очочками, профессор. – Вот только стране до них дела нет. Это ж не нефтью торговать.

Что ж, все логично. Торговать нефтью – что может быть понятнее алчному властителю?

Тем временем и народ подтянулся, человек под сто минимум. А музыканты уже занимали свои места на втором этаже, у края балкона, обрамлявшего второй свет помещения.

Шеметова едва узнала среди них Марину. Она была в темной длинной юбке и белоснежной блузке. Но не это помешало Ольге сразу определить утреннюю знакомую.

Марина была совершенно другая. Как в научной фантастике: сама в космос уехала, а вместо себя оставила двойника. Человека, живущего изнутри. Музыканта-аутиста.

Когда смычки опустились на струны, Шеметова впервые в своей жизни ощутила, что музыка ее просто уносит. Это было радостное и в то же время смешанное с неким страхом ощущение. Она летала – это восторгало полностью. Но она не понимала, откуда взялась эта способность и надолго ли.

А еще Ольга скосилась на Волика. Вот уж кто был счастлив исключительно, без каких-либо дополнительных чувств. Он смотрел на Марину, она смотрела в никуда, и все это объединял Вольфганг Амадей Моцарт.

После концерта, в состоянии то ли легкого опьянения (хотя не пили), то ли сотрясения мозга (хотя не падали), направились к метро.

Багров поехал провожать Ольгу к ее дому. Дойдя до подъезда, бережно поцеловал в щеку.

– Может, кофе нальешь? – спросил он.

«Да, конечно!!!» – кричало в ответ ее сердце.

А дурацкие губы ответили совсем другое:

– Неудобно. Поздно уже. До завтра.

– До завтра, – ответил Олег Всеволодович и пошел своим легким широким шагом к метро, на последний поезд.

1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 21 ... 64
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?