Избранные письма. 1854–1891 - Константин Николаевич Леонтьев

14 Франсуа Гизо (1787–1874) – французский историк и государственный деятель. Основные труды: «История английской революции», «Общая история цивилизации в Европе», «Общая история цивилизации во Франции». Возглавлял Министерства народного просвещения, внутренних и иностранных дел, недолгое время стоял во главе правительства. Проводил консервативную политику.

15 Молокане — русская рационалистическая религиозная секта. Возникла во второй половине XVIII в. Сами сектанты объясняют это название тем, что их учение есть то «духовное млеко», о котором говорится в Священном Писании. Совершенно отрицают православную церковь и признают только Ветхий и Новый Заветы.

16 Духоборы (духоборцы) – русская рационалистическая религиозная секта, возникшая в середине XVIII в. По их учению, в душе каждого человека пребывает Бог и наставляет его.

17 Скопцы — последователи религиозной секты, возводящей в степень нравственной обязанности операцию оскопления. В России скопческая ересь появилась в царствование Екатерины II.

18 Двоеверы — люди, которые и после принятия христианства сохраняют языческие обряды и верования.

19 Статья Данилевского… – Николай Яковлевич Данилевский (1822–1885) – публицист, естествоиспытатель и практический деятель народного хозяйства. Сын генерала. Воспитывался в Александровском лицее, учился в Петербургском университете, специализируясь в ботанике. Одновременно увлекался социалистическими утопиями Ш. Фурье и был арестован по делу петрашевцев, но был освобожден от суда. Совершил множество экспедиций почти во все водные бассейны России. Выступал как непримиримый противник дарвинизма. Главный труд Данилевского «Россия и Европа» (1869) посвящен философии мировой истории. Центральная его идея заключается в том, что понятие человечества есть пустая абстракция и поэтому можно говорить лишь об особых, высших, в социальном смысле, общностях людей, называемых Данилевским культурно-историческими типами. Культурно-исторические типы проходят всю цепь эволюционного развития: рост, расцвет, дряхлость и гибель. Полагая, будто европейский тип уже распадается, а на смену ему приходит новый, славянский, Данилевский писал: «Европа не только нечто нам чуждое, ее интересы не только не могут быть нашими интересами, но в большинстве случаев прямо им противоположны <…>. Если невозможно и вредно устранять себя от европейских дел, то весьма возможно, полезно и даже необходимо смотреть на эти дела всегда и постоянно с нашей особой, русской, точки зрения, применяя к ним как единственный критериум оценки: какое отношение может иметь то или иное событие, направление умов, та или другая деятельность влиятельных личностей к нашим особенным русско-славянским целям; какое они могут оказать препятствие или содействие им? <…> Без ненависти и без любви, равнодушные к красному и к белому, к демагогии и к деспотизму, к легитимизму и к революции, к немцам и французам, к англичанам и итальянцам, к Наполеону, Бисмарку, Гладстону, Гарибальди, мы должны быть верным другом и союзником тому, кто хочет и может содействовать нашей единой и неизменной цели. <…> Европа не случайно, а существенно нам враждебна: следовательно, только тогда, когда она враждует сама с собою, может она быть для нас безопасной». С резкой критикой «России и Европы» выступил против защищавшего ее H. Н. Страхова Влад. С. Соловьев, который, впрочем, говоря о личности Данилевского, признавал в нем «человека, самостоятельно мыслившего, сильно убежденного, прямодушного в выражении своих мыслей и имеющего скромные, но бесспорные заслуги в области естествознания и народного хозяйства».

В данном случае под статьей Данилевского, очевидно, имеется в виду его главный труд «Россия и Европа», печатавшийся в журнале «Заря» (1869. Кн. 5, 6, 8, 9).

20 …племянница моя… – См. коммент. 1 к письму 48.

21 «Генерал Матвеев» – так, по имени главного героя, Леонтьев называет свой роман «Две избранницы». Опубликована была только первая его часть («Россия». 1885. № 1, 3–10).

35. H. H. Страхову

19 ноября 1870 г., Янина

Ну-с, вот и я Вам собрался ответить, добрейший мой Фабий Кунктатор1, конечно, не через год, а через полтора месяца. Благодарю Вас за доброе слово Ваше и за бодрость, которую Вы мне придали надолго Вашими двумя строками о том, что, печатая в год по 10 листов, я через два года могу приобрести себе прочную славу.

В самом деле, было бы странно, если бы я не достиг [нрзб.] хоть не славы, а той известности, которой меня считали достойным все – и Тургенев, и Катков, и Дудышкин2, и Краевский, и Феоктистов3, и многие московские и петербургские писатели и ученые тогда, когда еще мне было 21–23 года, и считали не только на словах, но и в письмах ко мне, которые у меня целы. У меня еще борода не росла, когда М<ихаил> Никиф<орович> Катков (тогда еще скромный редактор скромных «Московских ведомостей»4, до 53 года) провожал меня домой и подавал мне сам шинель. Краевский писал мне: стыдно Вам так долго ничего не присылать нам, и зарывать в землю Ваш дар Вы не имеете права. Тургенев, сидя (в 52 или 53 году) у мад<ам> Евг. Тур5 вместе со мной, сказал при Феоктистове, при Корше6, при [нрзб.] Кудрявцеве7, что он истинного нового слова ждет только от графа Толстого и от меня. Я тогда еще начал готовить и обдумывать «Подлипки» (и напечатал их в 1861 году, а Вы говорите, надо работать! О! Добрый, милый мой Фабий, Вы ошибаетесь – вины за мной нет никакой; разве только то, что я сразу захотел сесть на козлы, вместо того чтобы ехать на запятках за общественной модой); вот я помню еще: написал я первое письмо подлинно с восторгом и в тот же вечер прочел это описание зимы в деревне у мад<ам> Тур. Выслушав, она воскликнула: «Quel magnifique tableau du genre![7] Самые лучшие из русских поэтов подписали бы под этим свое имя!..» Профессор Кудрявцев сказал: да, это правда! (Мне же теперь это не нравится, ибо много реализма.) Дудышкин писал Тургеневу по поводу одной комедии моей8, не пропущенной цензурой (и очень незрелой, как я нахожу теперь), что он, читая ее, хотел заплакать и что он не верит, будто автору всего 21 год.

Вот как я начинал, добрейший Николай Николаевич! Потом война, в которой я принимал участие как врач военный, искажение таланта научно-философскими ухищрениями мысли (этот период продолжался до 58–59 года, когда я опять стал возвращаться к конкретному и принялся за «Подлипки» и работал [нрзб.], несмотря на медицинские занятия, на бездну чтения и даже несмотря на множество разных личных событий и впечатлений…). <…>

Я сам, без помощи критики, без похвалы и осуждений, в молчании и забвении, всегда вдали от столиц наших, прежде в русских провинциях, потом в Турции, пробовал разные пути,