Избранное. Том второй. Повести и рассказы - Святослав Владимирович Сахарнов

только поднимусь. Пока они живые, пока не изменили форму и цвет.

На камнях сидело несколько бурых актиний. При моём приближении они спрятали щупальца, сжались, замерли и стали похожи на грибы.

Лиловые, с красными пятнышками морские звёзды копошились среди камней.

Из-под одной звезды торчал белый раскисший хвост полусъеденной рыбины.

Я положил в мешок звезду, актинию, несколько трепангов.

Рядом с полусъеденной рыбиной лежал на гальке ещё один трепанг. Он был, наверное, дохлый или больной — бесцветный, желтовато-серый. Я не хотел его брать, но увидел, что шишечки на его спине шевелятся.

Бросил и его в мешок.

— Поднимаем! — сказал Шапулин.

Поднимали меня осторожно, с выдержкой.

На палубе я снял рубаху и привалился спиной к борту.

В ушах потрескивало.

Телеев был ещё на дне.

Он набрал уже третью питомзу.

Я вытряхнул содержимое своего мешка на доски.

— О, — сказал Веня, — белый трепанг!

Я удивился.

Так вот он какой, знаменитый белый трепанг!

Очень обыкновенный.

Самое важное в море

Когда мы возвращались домой, нашёл туман и закрыл берег. Через серую туманную полосу зелёным пятном пробивалась луна.

Бот шёл вдоль туманной полосы.

Мы с Телеевым сидели на палубе. Веня стоял у руля.

— Знаешь, что самое важное в море? — спросил меня Телеев.

— Компас.

— А ещё?

— Карта.

— А если подумать?

— Мотор. Без мотора пропадёшь.

Телеев встал и запахнул ватник.

— План, — сказал он. — Без плана не приходи домой.

Он ушёл в кубрик, оставив меня раздумывать над значением своих слов.

Не выдержав, я полез за ним.

— Так что же, — шёпотом спросил я, — получается? Ерунда? Ведь это не завод, а КАТЕР!

— Не ерунда, — ответил мне из темноты Телеев. — На первом месте план. Дай добычу… Спать-то ты будешь?

— Посижу наверху.

Луна и туман по-прежнему красили море зеленью. Бот поскрипывал и покачивался. Он тёрся бортом о волны, и от этого по палубе растекался слабый, невнятный шум.

Мы пришли на комбинат под утро.

Свадьба

В общежитии было светло, я открыл дверь и не узнал комнату.

Посреди пола чернела яма. Торчали сломанные доски, и в глубине подполья висела паутина.

Кто-то кашлянул. Я повернулся. В коридоре стояли комендант и ещё два человека. Плечистые, в свитерах с растянутыми воротами. Сразу видно — водолазы.

— Извините, товарищ, — сказала комендант, — без вас авария получилась. Говорила я им — на цыпочках. А они — вприсядку.

Водолазы посмотрели друг на друга.

— Разошлись малость, — сказал один.

— Свадьба у нас была. Товарищ женился. Такое дело получилось.

— Вещички ваши я на это время уносила, — сказала комендант.

Я посмотрел на водолазов снизу вверх.

ЕСЛИ ТАКИЕ РАЗОЙДУТСЯ!

— И часто у вас бывают свадьбы? — спросил я.

— Часто.

— М-да. Я, знаете, сам люблю потанцевать. Но, конечно, вальс. А тут, как видно, танцевали всерьёз.

— Говорила им, чертям: легче, легче, — объясняла комендант. — Да разве послушают! Придётся вам мою комнату занять. Не в яме же спать.

— Спасибо, — ответил я и вдруг вспомнил старуху в проходной. — Мне здесь давно хорошую комнату предлагают. Очень спокойная семья. Не танцуют.

— Да бросьте вы, — сказал водолаз. — Мы вам быстро починим. Сейчас чурбачки подложим, доски набьём, покрасим. Денёк-два сохнуть будет, а потом — лучше старого. Пол мы вам теперь в две доски настелем.

— В деревнях на улице танцуют, — сказала комендант. — А тут нельзя: то дождь, то туман… Говорила я им: на цыпочках! Нет дисциплины у людей. Сразу видно — не были в армии!

— И всё-таки я уйду, — сказал я. — Мне там будет лучше.

Старик со старухой

Я перетащил вещи к старухе.

— Давно бы так, — сказала она. — Вот твоя, родимый, комната.

Мы вошли в маленькую, очень чистую комнату. В ней стояли кровать и стол.

Стена над столом была вся заклеена фотографиями. На каждой фотографии был один и тот же парень — молодой, улыбчивый, в тельняшке или в бушлате.

— Ваня мой, — сказала старуха и печально кивнула, — как с флота пришёл, так одёжу военную не снимал. Нравилась она ему.

— Видно, вы очень его любили. Вы часто ходите к нему на могилу? — спросил я.

Старуха покачала головой:

— Нету его здесь. В город увезли и нам не показали. Очень они тогда торопились — всё думали, что спасут. Там и похоронили. Только бумажку прислали. На фронте деда моего не убило, а сына тут — без войны… Вон дед идёт с причала, всё катера из города встречает.

К дому по дорожке поднимался старик. Он шёл прямо, не торопясь. Увидел меня в окне, не удивился, а подошёл к крыльцу, скрипнул дверью и — слышно было — ушёл к себе.

— Живи, батюшка, — сказала старуха. — Всё нам веселее… Так ты не трепаншшик?

— Художник я.

— И это неплохо. Живи. Старика моего звать Иваном Андреевичем. Ты здоровкайся с ним, он это любит.

Она ушла.

Я остался в комнате, где были кровать, стол и много-много фотографий.

Октопус вульгарис

Я шёл вдоль комбинатовского забора.

— Николай! — крикнул кто-то сзади.

Я оглянулся и увидел Лизу, Букина и какого-то солидного мужчину в чёрном берете и очках.

— А-а! — закричал Букин. — Я говорил, мы его быстро найдём. Знакомьтесь!

Человек в очках помахал рукой. Пальцы у него были толстые и вялые, как сосиски.

Я протянул ладонь. Человек вложил в неё две сосиски.

— Очень приятно, — сказал он.

— Это известный кинорежиссёр, — объяснил Букин, — через неделю приезжает сюда его экспедиция. Будут снимать картину про осьминогов. Вы как художник и местный житель можете быть полезны.

Я посмотрел на режиссёра. Его лицо показалось мне знакомым.

— Простите, — сказал я, — мы с вами нигде не встречались?

— Возможно, возможно, — сказал он.

— Постойте… Чёрное море… Взрыв мины для учебного фильма… Рыбы на дне… Ну конечно, это вы! Помните, наша шхуна подошла к месту взрыва. Я ещё нырял, осматривал дно? Знаете, как мы вас назвали тогда — Главным киношником.

—