Дневник детской памяти. Это и моя война - Лариса Машир

* * *

Моя тетя и ее дочка-старшеклассница рыли окопы под Москвой. Мы, младшие, тоже старались не отставать. После школы ходили в госпиталь, помогали раненым писать письма. Раненые были очень тяжелые, это был нейрохирургический госпиталь. Писали под их диктовку. Но некоторые из них совсем не говорили, а кто-то совсем плохо говорил. Мы, конечно, и концерты давали – кто танцевал, кто пел, кто стихи читал. Девочки могли и полы помыть в коридорах, а мальчики ухаживали за садом, зимой снег убирали. Мы на все отзывались! Помню, нам раздавали огромные белые медицинские носки для хирургии с огромными дырами на пальцах. И одна бабуля в больнице учила нас штопать, девочки брали носки домой как домашнюю работу…

Хорошо помню День Победы! Все шли по улице Горького потоком! И вся наша ребятня, и вся окрестная шагали рядом со взрослыми – от Маяковки до Белорусского вокзала! Мы встречали солдат с фронта! Там рядом, за Вторым часовым заводом, было поле, заросшее ромашками (сейчас все застроено). Так мы в спешке рвали эти ромашки прямо с землей, с травой и неслись на вокзал встречать очередной состав! Такое это было счастье – встречать победителей и хоть что-то им отдать! А больше у нас ничего не было…

В 41-м я должен был пойти в школу. 10 сентября мне исполнялось 7 лет. Дома обычные хлопоты и разговоры: как быть со школой? Дело в том, что на Московском станкостроительном заводе им. Орджоникидзе, где моя мама работала револьверщицей, передовикам производства, и маме в том числе, должны были к 7 ноября выписать ордер на городскую квартиру в новом доме. А пока наша семья жила на съемной, на станции Ленинская (теперь район Каширки).

Но 22 июня 41-го перевернуло и детскую, и взрослую жизнь…

* * *

Помню, как дома шли сборы. Ночью мы не спали, мама укладывала вещи – с утра надо быть на Казанском вокзале. Мы уезжали в эвакуацию. И вот ночью в темном небе я впервые увидел воздушный бой. Прямо над головой. Страха не помню. Помню, как сильно переживали взрослые, лучи прожекторов ПВО гонялись за немецким самолетом, а тот уходил от них. Я тоже «болел» за зенитчиков и уже тогда своим детским умом понял, что игры в войнушку закончились вместе с детством!

А наутро, когда электричка привезла нас на Павелецкий вокзал, мы увидели, что на привокзальной площади больше нет застекленного рынка. На его месте обгоревшие головешки. Может быть, это и была работа ночного, прорвавшегося к Москве немецкого самолета. Конечно, целью был не рынок, а вокзал, но в любом случае перед нами были следы начавшейся войны.

* * *

Дальше помню саму площадь Трех Вокзалов, полностью заполненную людьми. С трудом мы протиснулись между сидящими на вещах женщинами и стариками. Особенно много было детей. От солнца некуда было укрыться. Все нервничали, призывали друг друга не шуметь, чтобы услышать по радио номер очередного эшелона. Люди прибывали, матери до хрипоты надрывались, звали своих непоседливых детей. По радио уже объявляли о потерянных. Время шло. Наконец, и наш состав до Пензы объявили. Мама, не отпуская меня, схватила корзину и, попросив соседку присмотреть за чемоданом, побежала к поезду. Когда мы добрались до своего товарного вагона, мама попросила соседей присмотреть за корзиной и побежала назад за чемоданом, все так же не выпуская моей руки. Но, когда мы прибежали на старое место, ни нашего чемодана, ни сидящих там людей уже не было. Всю дорогу мама переживала. Там были теплые вещи. Она ругала себя и плакала, а я ее успокаивал.

* * *

В Пензе наш эшелон встречали люди с повозками. Они «разбирали» эвакуированных. Помню, как к маме подошел пожилой мужчина. Они поговорили, и мы пошли к лошади. По дороге мама повторяла: «Видишь, сынок, мир не без добрых людей». Мы проехали много деревень. В одной из них мне запомнился мальчик, сидящий на окне. Он так хорошо о чем-то пел на непонятном языке, что эта песня успокоила нас – здесь была хоть и незнакомая, но мирная жизнь.

Жилье оказалось далеко от города. Хозяйка была радушна и сразу нас усадила за стол. Мы познакомились с тремя сыновьями-школярами. А наш хозяин оказался кузнецом. Подсобное хозяйство у них было крепкое. С первого же дня мы питались вместе, как одна большая семья.

Как раз была уборочная пора, и мама вышла в поле. Освоила работу серпом и к концу уборки ее фотография появилась на колхозной доске почета, как и раньше на заводской. Мою маму звали Анастасия Андреевна Фролова.

* * *

А потом пришел вызов от папы. На фронт отца не взяли. Когда-то в тридцатые годы он, Николай Иванович Фролов, коренной москвич, был призван в ряды 25-тысячников и уехал на свою «поднятую целину», где женился и где я родился. Там же умер их первенец. Там же отец тяжко заболел.

И хотя выкарабкался, но в Москву вернулся инвалидом и… семейным человеком. Лозунг того времени «кадры решают все» имел прямое отношение к моему отцу. Тыл нуждался в управленцах с опытом. И мы с мамой, попрощавшись с доброй семьей кузнеца, отправились на запад, под Рязань в Захарово, куда папа был назначен руководителем райфинотдела. Помню, как в нашем доме висела карта, которую принес отец, и мы все вместе отмечали линию фронта. Помню тревогу мамы. Она часто повторяла: «Ну вот, были эвакуированные, а теперь беженцы».

Однажды папа ушел на работу и сразу вернулся, сказал, что немцы заняли Михайлов, а это в 20 километрах от нас. Он приказал маме быстро собраться и идти дорогой на Рязань. Семье коммуниста нельзя оставаться. А ему самому надлежало выполнить приказ, сжечь документы, а секретные любым способом доставить в Рязань. Наш папа сказал «храни вас Господь», поцеловал и исчез. Мы с мамой стояли у окна и смотрели, как папа, хромая, уходил полем один. Свидимся ли? Мы ничего тогда не знали…

Времени на сборы не было. Мама только бросила в мешок недопеченный хлеб, и мы выскочили из дома. Помню, мы прошли мост, и вдруг появился наш самолет. Он пролетел совсем низко, я видел летчика, который разбомбил этот мост. Я услышал свист падающей бомбы, видел летящие доски, бревна. Земля и вода накрыли нас. Нет, я испытал даже не страх, а настоящий ужас! Когда мы поднялись с земли, я сначала ничего не слышал, только видел испуганные мамины глаза. Потом она успокоила – не бойся, это чтобы не прошла немецкая техника.

* * *

Сколько раз за войну я испытывал чувство ужаса, не посчитать, но бывало всякое. Было, что немец пристально разглядывал меня и поигрывал автоматом, а было наставлял автомат. Но в 7 лет мне казалось, что рядом мама и я защищен!

Помню, вошли в одну деревню и столкнулись с немцами. Сначала мы даже не поняли – на улице ни одного человека, даже собаки не лают, тишина гробовая. Выходим из-за угла дома, а в центре деревни, напротив церкви, две бронемашины и возле них три немца, прямо на нас глядят. Я хотел бежать. Но мама сказала, что бежать нельзя, надо идти очень спокойно, будто мы не беженцы, а здесь живем. Вероятно, это была немецкая разведка. Когда они развернулись и умчались в сторону города Михайлова, деревня ожила, залаяли собаки, и люди вышли на улицу. Одна старушка нас временно приютила…