И бегемоты сварились в своих бассейнах - Джек Керуак

— Но как мы могли явиться на собрание, если вчера были в Вашингтоне? Мы с другом, — я указал на Фила, — двое суток там просидели на дебатах в Конгрессе. Не могли же мы тут штаны просиживать, когда…

— И что вы можете сказать о дебатах? — с интересом перебил меня чиновник.

— Ну… — Я оглянулся на Фила. — Мы с другом просто места себе не находили! Невозможно слушать, как эти реакционные ублюдки из Джорджии и Миссисипи пытаются ставить палки в колеса новому закону!

На лице типа за столом появилась улыбка. Я собрался было продолжать, но тут зазвонил телефон. Поговорив минуту-другую, чиновник повесил трубку, и я снова раскрыл рот.

— Ну вот, значит…

— Давайте ваши карточки, — распорядился он.

Мы выложили карточки на стол, и он проштамповал их.

— Спасибо, товарищ! — сказал я с чувством, словно он только что вытащил меня из тюрьмы после забастовки.

— Здорово! — восхищенно произнес Фил, когда мы вышли из кабинета.

— Обычная психология, — улыбнулся я. — Они хотят направить на флот как можно больше либералов, чтобы разъяснять партийные догмы и вербовать новых остолопов в ряды борцов за дело рабочего класса. У него же на физиономии все написано.

Внизу в зале нас поджидал Рэмси Аллен. Узнав о нашей маленькой победе, он одобрительно усмехнулся. Потом, когда Фил отошел за сигаретами, я спросил Аллена, помогли ли бланки.

— Нет. Какой смысл? — Он горько покачал головой. — Филип сказал, что не хочет плыть со мной.

Я вздохнул, пожимая плечами. Ну и слава богу.

Фил вернулся, и мы снова стали изучать щит с названиями кораблей.

— Сегодня или завтра, — убежденно сказал я. — Ставлю что угодно.

Аллен не отрывал глаз от Фила, но тот не обращал внимания.

— Пошел бы лучше что-нибудь заработал, вместо того, чтобы здесь сшиваться, — наконец заметил Филип.

— А что, это идея, — откликнулся Аллен. — Побелю-ка стены у старой миссис Бердетт.

— Вот и давай, — кивнул Фил, и Аллен тут же исчез.

Мы перекусили в якоре, выпили пива и снова стали ждать вакансий, то читая, то подремывая на стульях. Так продолжалось до самого вечера. Работу на танкерах мы не брали, предпочитая сухогруз. Теперь с законными карточками можно было и покапризничать. Танкеры, которые идут во Францию, встают на рейде далеко от берега, и сбежать с них не так-то просто.

Аллен вернулся часам к пяти и гордо помахал десятидолларовой банкнотой.

— Ого! — удивился Фил. — Ты хочешь сказать, что все это заработал?

Аллен показал квитанции из ломбарда — на два маленьких бриллианта. На вопрос Фила, откуда камни, ответил:

— Пока миссис Бердетт гуляла с собакой, я успел порыться в комоде. Видели меня только ее две кошки.

— Это та самая миссис Бердетт из Мемфиса, к которой ты ходишь пить чай, когда остаешься без денег?

— Да, она старый друг нашей семьи.

— Ну что ж, — сказал Фил, — тогда пошли пропивать.

— А что с кораблем? — спросил Аллен, светясь улыбкой.

— Завтра успеется.

Мы начали с «Якоря», заказав виски с содовой. Бар был под завязку набит моряками, которые получили работу и теперь усиленно заправлялись перед дальним плаванием. Потом мы сели на метро и доехали до Таймс-сквер, чтобы сходить на какой-нибудь французский фильм, но перед кино зашли в итальянскую забегаловку, которая попалась на дороге. Мы с Алленом взяли по бутылке пива, а Фил заказал херес. Он купил «Пикчерс магазин» и принялся изучать по карте положение фронтов.

Нам принесли спагетти. Я сходил к стойке за перечницей, поперчить мясной соус. После еды Фил пододвинул перечницу Аллену и громко сказал:

— Съешь целую ложку? Китсу удалось.

— Ну, не знаю… — протянул Аллен.

— Заодно желудок прочистишь, — продолжал Фил во весь голос, так что за соседним столиком кто-то обернулся. — От язвы помогает. Если Ките смог, почему бы и тебе не попробовать?

Аллен насыпал в столовую ложку перца и взял в рот. На глазах у него выступили слезы, он улыбался через силу, стараясь не морщиться.

— На вот, запей, — сказал Фил, придвигая ему стакан с водой, — чтобы поострее было.

Я поспешно сунул Аллену кусок хлеба.

— Прожуй скорее и проглоти.

— Нет, — запротестовал Фил, — так нечестно!

Аллен выпил воду, слезы потекли по щекам.

— Уф! — Он потряс головой, по-прежнему улыбаясь Филу.

Я был не в силах на это смотреть и снова стал совать ему хлеб.

— Не понимаю, зачем все это!

Аллен продолжал отдуваться все с той же улыбкой на лице, словно идиот, которого жгут на костре, а он хохочет и кричит своим мучителям: «Ну и жарко тут у вас!»

Наконец им надоело. Аллен заплатил по счету, и мы пошли в кино. На выходе из ресторанчика Фил выхватил из пучка спагетти, выставленного в витрине, макаронину и стал вертеть ею как тросточкой. Потом приставил к ширинке и встал в позу, как будто он мочится. Макаронина и в самом деле была похожа на длинную дрожащую струю. Мужчины в толпе вовсю таращились на него, пока не догадывались, в чем дело, а женщины все как одна сразу отворачивались. Фил так и шел до самого кинотеатра с макарониной, привлекая всеобщее внимание.

Аллен купил билеты, и мы поднялись на балкон, где разрешалось курить во время сеанса. С правой стороны был закуток, где обычно собирались педики — во время фильма высматривали краем глаза, кого бы подцепить. Как только мы появились, они все уставились на Фила, а он подошел к пожарному ящику с песком и стал трясти над ним макарониной, приставленной к ширинке. Педиков тут же словно волной смыло. Мы спустились по ступенькам в первый ряд балкона и закурили.

Картина называлась «Набережная туманов» — история французского дезертира, который прячется в Гавре в надежде бежать из страны. Он уже добыл паспорт и взошел на корабль, но перед отплытием решает в последний раз повидаться со своей девушкой. В результате его убивает какой-то бандит, и корабль уходит из Гавра без героя. Конец фильма.

Аллен сидел между мной и Филом, и за все время сеанса не издал ни звука. Когда загорелся свет, я повернулся и спросил, как ему понравилось.

— Лучшего кино я еще не видел, — произнес он со слезами на глазах.

Мы остались на следующий фильм, на этот раз английский. Посреди сеанса Аллен вышел и вернулся с тремя упаковками шоколадного молока. Филип схватил свою и принялся пить, не говоря ни слова. Я вежливо поблагодарил.

После сеанса мы двинулись на Восьмую авеню, чтобы выпить где-нибудь. На углу Сорок второй стоял тощий седой старик, прямо посередине тротуара, и неподвижно глядел в небо, сложив руки. Время от времени кто-нибудь из прохожих останавливался и тоже смотрел вверх, а потом шел дальше. Большинство, впрочем, не обращало внимания. Я думаю, что старик молился.