Восхождение - Борис Сопельняк

Но немцы на этом не успокоились и после усиленной бомбардировки атаковали газами наших соседей – французов. Я видел, как на их позиции стала надвигаться густая пелена желтого дыма, выпущенная из германских окопов. Французы не сразу поняли, в чем дело, и покидать свои окопы не спешили. Все они там и погибли. Перестала существовать целая дивизия.

Самое же ужасное заключалось в том, что газовыми атаками был до основания подорван боевой дух войск. Никто не знал, как бороться с газами, где немцы применят их снова, поэтому тревожное настроение охватило весь фронт. Именно поэтому прекрасно задуманная операция на Сомме не дала ожидаемых результатов. Ведь мы там собрали 32 пехотных и 6 кавалерийских дивизий, нас поддерживало около 300 самолетов и более 2 тысяч орудий, там же мы впервые применили новое чудо техники – танки. И что это дало? Прорвать немецкую оборону мы так и не смогли, потеряв при этом 800 тысяч убитыми и ранеными.

Ни для кого не секрет, что немцам тогда помогли газы. А вот то, что именно на Сомме удушающие газы впервые применили и мы, до сих пор большой секрет. Но фосгена, а использовали только его, у нас было мало, поэтому атаки производились, как правило, внезапно и только ночью. Успех зависел от концентрации газа и от благоприятного направления ветра. Надо было видеть восторг наших генералов, когда захваченные в плен немцы подтверждали смертельное действие британских газов. Еще дальше пошел маршал Хегг, который отправил в Лондон восторженную телеграмму, тут же опубликованную в газетах:

„Армия должна благодарить ученых – химиков, физиологов и физиков, не щадивших своих сил, чтобы дать нам возможность превзойти противника в искусстве применения средств поражения, появление которых оказалось неожиданностью для всего мира“.

Такого рода восторженных телеграмм с обеих воюющих сторон было много – ведь за годы войны около полутора миллиона человек получили тяжелейшие поражения, в том числе сто тысяч со смертельным исходом.

Я, полковник Херрд, один из этих полутора миллионов. То, что я видел и что пережил сам, не поддается описанию. Проживу я, судя по всему, недолго, но на тот свет уйду убежденным пацифистом. Если бы была организация, которая бы срывала попытки военных конфликтов в самом зародыше, если бы нашлись люди, целью жизни которых была бы борьба за мир, если бы появились врачи, которые еще при рождении ребенка научились бы уничтожать затаившийся в мозгах центр насилия и агрессии, я бы завещал этим людям и этим организациям все свое состояние.

Но ничего подобного на горизонте я не вижу. „Господи, просвети нас! – все чаще восклицаю я. – Сделай так, чтобы все страны стали нейтральными, чтобы у них не было армий, чтобы исчезли границы и чтобы мы перестали коситься на соседа, который больше работает и поэтому лучше живет. Исправь, Господи, свою ошибку и создай человека заново – на этот раз, действительно, по своему образу и подобию!“»

Потрясенный прочитанным, Скосырев отложил тетрадь и надолго задумался.

«Так вот вы какой, полковник Херрд, – мысленно беседовал он с автором записей. – Не простой вы человек, очень не простой. Вам бы не военным быть, а философом, таким, как Руссо, Вольтер или Дидро. Революцию-то французы сделали, начитавшись этих классиков, так, может быть, прочитав ваши труды, нынешние короли, президенты и премьер-министры распустили бы свои армии. Но этого не будет: что-что, а армии были, есть и будут. И коситься на соседа, который лучше живет, человек будет всегда, потому что легче отнять, нежели, проливая пот, заработать. Не слышали вы, видно, полковник такого мудреного слова – экспроприация. А ведь на нем построена вся русская революция. „Не заработать, а отнять!“ – такой лозунг провозгласили большевики, и вся крещеная Русь занялась экспроприацией.

Нет, без медиков тут, видно, не обойтись: центр агрессии нужно уничтожать, пока ребеночек лежит в колыбели. Но это, как я понимаю, невозможно: где он, этот центр, никто не знает, да и ковыряться в мозгах опасно – того и гляди, сделаешь из ребенка идиота.

Так что вы, полковник Херрд, утопист, самый настоящий утопист. Чтобы реализовать ваши мечты, надо переделать человека, а он почему-то Господу Богу нужен именно таким: жестоким, кровожадным, лютым и, что самое странное, склонным к самоуничтожению.

Жаль, полковник, искренне жаль, что я не знал вас при жизни: наверное, с вами интересно было бы дружить, да и поговорить, судя по всему, было бы о чем. Я ведь тоже немало чего повидал. И кстати, о газах. В мае 1915-го немцы применили хлор и на нашем фронте, причем на участке моего родного полка. Народу погибло – не меряно. Меня спасло только то, что накануне я был ранен и находился в лазарете, а это довольно далеко от передовой. Так что мы с вами, господин полковник, чуть было не стали друзьями по несчастью.

А за леди Херрд не беспокойтесь. Не вам мне объяснять – вы там наверху все знаете – что эту игру я начал по подсказке Валентина Костина, преследуя две цели: одну благородную, другую – не очень. Благородная – это женитьба Костина на вашей племяннице; а та, что не очень – разжиться деньжатами за счет вашей жены, вернее, вдовы. Дело с женитьбой продвигается семимильными шагами – и это прекрасно, потому что мужем Валька будет хорошим и наследством распорядится умно, достойно и прибыльно. Я же, как это ни покажется странным, к леди Херрд отношусь все лучше и лучше. Да и она раскрывается все новыми гранями: видимо, из-за вашей болезни она была несколько зажата и не позволяла себе быть самой собой.

И все-таки две занозы не дают мне покоя. Первая – таинственный план Костина, которым он меня основательно заинтриговал. Вторая – что будет, когда леди Херрд узнает о моем липовом баронстве. Чует мое сердце, что тогда мне ничего не останется, как заняться первой занозой», – подвел итог Борька, плеснул себе коньяка и выпил за грядущие успехи.

Из церкви леди Херрд вернулась умиротворенной и, как показалось Скосыреву, какой-то просветленной.

– Как дела? – спросила она с порога. – Осилил ли ты записи Чарльза?

– Осилил, – вздохнул Борька. – Их бы опубликовать, а то ведь о его размышлениях так никто и не узнает.

– Ты думаешь, они того стоят?

– Безусловно! Уж если я, прошедший две войны, открыл для себя много нового, то что говорить о тех, кто не сидел в окопах. И вообще…Ты знаешь, – задумчиво продолжал Борька, – мне кажется, что полковник Херрд был очень интересным человеком. Должно быть, ты была с ним счастлива и всех знакомых мужчин невольно сравниваешь со своим Чарльзом. Я не прав? – без тени лукавства спросил Борька.

– Мой дорогой барон, – игриво растрепала его прическу леди Херрд, – счастье – оно ведь бывает разное, особенно женское. Жить подле умного человека и набираться от него ума-разума – это, конечно, счастье. Но когда на его фоне ты ежеминутно чувствуешь себя дурой, то это как-то не радует. Жить все время с прямой спиной и бояться ляпнуть глупость, поверь мне, это выматывает. Иногда так хочется не посмеяться, а похохотать, не скушать омара, а, извини, сожрать, обсуждать не результаты поименного голосования в палате лордов, а перемыть косточки их женам, но это неприлично, этого себе позволить нельзя, – сняла наконец свою траурную шляпку леди Херрд.