Воля под наркозом - Михаил Серегин

* * *

Тщательно заперев дверь, Катя сбежала вниз по ступеням, вынула из сумочки телефон. Томность в движениях и соблазнительный блеск в глазах исчезли, уступив место холодному, деловитому выражению. Голос тоже изменился.

– Он выходит. Не пропусти, если задумает слинять, – жестко сказала она. – Ты – мой брат. Попусту не болтать. Задачу знаешь. Вопросы? Тогда все.

Она вышла на крохотный полукруглый балкончик. Такой балкончик имел специальное название, то ли французское, то ли… Какое именно, Катя никак не могла вспомнить, и это ее немного злило. Она очень щепетильно относилась к своей памяти.

Ладыгин – его фамилию она прочла на странного вида затертом пропуске, единственном документе, обнаруженном в вещах гостя, пока сам он полоскался под душем – вышел из подъезда, потоптался в нерешительности и свернул на аллею, ведущую к дороге. «Девятка» коротко, чтобы не перебудить жильцов, просигналила. «Брат» выскочил из машины, призывно махнул рукой. Ладыгин нехотя, как показалось Кате, направился в его сторону.

Черноволосая красавица довольно усмехнулась, дождалась, пока «девятка» не скрылась из виду, и только тогда вернулась в квартиру, набирая на ходу следующий номер. В ожидании, когда абонент возьмет трубку, она прошлась по квартире, остановилась перед большим зеркалом.

– Алло? – теперь вся до последнего жеста и слова она соответствовала образу вышколенной секретарши, умной, но знающей свое место. – Это я. Да. Да. Все под контролем. Пока не знаю, а давить не хочу. Возможно, случайный лох, но он только что попытался слинять. Нет, не догадывается. Уверена. Дня два, может быть, три – этого будет вполне достаточно, он уже у меня в руках.

В умелых и чутких руках. Катя улыбнулась своему отражению, послала в зазеркальное пространство воздушный поцелуй, выждала несколько минут и набрала третий номер.

– Приветствую, – произнесла она отрывисто и властно. В черных глазах застыли льдинки. – Узнал, это хорошо. Какие новости? Так. Так. Передай мальчикам, что это – их проблемы. Сами в дерьмо вляпались, сами пусть и отмываются. И чтобы не светились. Все, отбой.

Вот так. И только так. Молодая женщина небрежно бросила телефон в кресло, обтянутое плюшем, – какая пошлость, ну и вкусы у некоторых! – И, беззаботно напевая какой-то полузабытый шлягер, отправилась спать.

Вчерашний неприветливый водитель за ночь не стал более разговорчивым. Но сейчас меня это вполне устраивало. Вел он машину уверенно и быстро. Сначала я пытался следить за дорогой. Но дрема накатывала волнами, я перестал сопротивляться и закрыл глаза. Из динамиков лилась «космическая» музыка Жана Мишеля Жарра, навевая фантасмагорические образы. Думать ни о чем не хотелось. Впрочем, как раз это было для меня привычным состоянием.

– Куда дальше?

Я очнулся. Машина стояла недалеко от станции «Тверская», холодные бледно-голубые глаза водителя равнодушно изучали мое отражение в зеркале заднего вида. Почему-то мне не верилось в его родство с «русалочкой». Но это не мое дело. Ни любопытства, ни ревности я не испытывал. Довезли – и на том спасибо.

– Это кому как, – неопределенно отозвался я, с облегчением выбираясь из машины. – Спасибо, братишка. Бывай.

До клиники я собирался дойти пешком, время еще позволяло. Почему-то мне не захотелось, чтобы «росинант» домчал меня до самых ворот. На углу я обернулся. «Братишка» стоял, опершись на дверцу машины, и мрачно смотрел мне вслед. Странный тип.

Весь день меня пошатывало от слабости и недосыпа. Вчерашнее приключение уже не казалось мне ни забавным, ни романтичным. Я злился. Злился на ненасытную «русалочку», на свою распутную натуру и, естественно, на обстоятельства, приведшие меня в объятия этой ведьмы.

Точно ведьма, подумал я почти с ненавистью. Возможно, у Колесова действительно были с ней какие-то отношения. В этом случае его состояние было вполне объяснимо – пара недель с этой женщиной кого угодно, будь он трижды Казанова, до сумасшествия доведет. Одно слово – ведьма.

Вспомнив о Мишке, я побрел в реанимацию.

– Спохватился, – проворчал Щербаков, – дружка твоего Колобок еще утром в свои владения пристроил. И слава богу. Весь день тут вчера хозяйничал. Ланской был очень недоволен.

Ланской Степан Степанович – это заведующий реанимационным отделением. И мой бывший прямой начальник. Когда господин Ланской недоволен, его подчиненным живется несладко.

– Кстати, – продолжил Щербаков, – Колобок вскользь обмолвился, что этот случай не первый в его практике.

Любопытно, вяло подумал я. Тащиться к «психическим» не хотелось. Успеется.

Сдав смену, я нашел укромный уголок, где, никем не потревоженный, проспал все время, оставшееся до дежурства на «Скорой». Несколько раз мне удалось вздремнуть в машине и в комнате отдыха.

На следующий день, чем меньше оставалось до конца смены, тем неспокойнее делалось у меня на душе. Я все чаще думал о Кате и все реже – о работе. Несколько раз я безуспешно пытался дозвониться по заветному номеру, но Катин телефон молчал.

Беспокойство мое нарастало. В четырнадцать ноль-ноль, сделав последнюю и снова безрезультатную попытку позвонить, я покинул клинику с твердым намерением немедленно броситься на поиски девушки. Теперь, если она и казалась мне ведьмой, то очень привлекательной и желанной. Проблема была в том, что, кроме телефона и имени, о девушке я больше ничего не знал. Но ведь как-то узнают адрес по номеру телефона. С этой мыслью я вышел за ворота и остолбенел, испытывая разом целый букет противоречивых чувств, от щенячьей радости до обреченности зверя, попавшего в ловушку, – на пятачке перед пропускным пунктом стоял черный «росинант», а около него прогуливалась моя ведьмочка.

– Ладыгин!

Кто-то бесцеремонно ткнул меня в спину. Обернувшись, я узнал хирурга, с таким энтузиазмом обсуждавшего достоинства Марины. Когда же это было? Кажется, только позавчера.

Теперь хирург – то ли Кузьмин, то ли Кузькин, – разинув рот, таращился на Катю.

– Ладыгин, подскажи секрет! Шикарная женщина…

А Марину он, помнится, назвал «курочкой».

– Слюни подбери, – посоветовал я и с удовольствием отвесил Кузькину-Кузьмину ответную «дружескую» затрещину.

На следующее утро «брат» подвез меня уже к самым воротам клиники. Нетвердым шагом я кое-как миновал пропускной пункт, пошатываясь, добрел до главного корпуса. Душа моя пела, стонала и материлась одновременно. Долго мне так не протянуть, удрученно подумал я, поймав в зеркале отражение осунувшегося незнакомца с лихорадочным блеском в глазах.

– Ладыгин? – прогремел над головой раскатистый голос главного врача.

Именно так он и должен греметь, голос начальства, – над головой. Эта мысль вызвала у меня кривую улыбку.

– Здравствуйте, Борис Иосифович.

Вероятно, улыбка получилась очень уж кривой и вымученной. Штейнберг величаво, как и подобает главному, спустился по ступеням, приветственно кивнул и подозрительно уставился на мою помятую физиономию. Сейчас попросит дыхнуть. Интересно, обойдусь ли я выговором, учитывая отсутствие перегара. Однако предсказатель из меня получился никакой.