КГБ Андропова с усами Сталина: управление массовым сознанием - Георгий Почепцов

Семейство Гайдара продолжило этот процесс и в наше постсоветское время, когда Б. Ельцин призвал его на должность премьера, и это оказалось тяжелым испытанием для населения и будущего.

Этот подход можно было спрогнозировать, исходя из личности реформатора. Социолог Л. Бызов, зная Е. Гайдара лично, высказывает о нем весьма скептическое мнение: «Хоть он был и внуком двух писателей — А. Гайдара и П. Бажова, а еще и зятем Бориса Стругацкого по второму браку, мне всегда казалось, что ему сильно не хватает общегуманитарной культуры, с трудом его представляю слушающим музыку, читающим стихи или какие-то философские работы. Ничего лишнего, что не вписывалось в его довольно-таки ограниченную идеологию, ему не было нужно».

И еще: «Стоит еще заметить, что Егор был ярко выраженным детищем позднесоветской элиты, который вырос частично за границей, частично в Москве, но в очень привилегированных условиях, с родительской „черной Волгой” с шофером, дачей в Жуковке и очень четким делением людей на „своих” и „чужих”. „Свои” — это не обязательно номенклатура, но именно позднесоветская элита с ее цинизмом („мы-то все понимаем”) и презрением к „быдлу”. Этот антидемократизм был впитан Гайдаром, что называется, с молоком матери. По иронии судьбы он свою партию назвал „Демократическим выбором”, хотя ее бы следовало назвать „Антидемократическим выбором”. Он глубоко презирал „улицу”, в том числе и „демократическую улицу” конца 80-х. Когда в нашем ЦЭМИ заседал клуб „Перестройка”, там часто бывали Гордон, Шкаратан, Левада и даже Тимур Аркадьевич Гайдар. Но самого Егора там не было, ему все это совершенно не было интересно. А вот на директорском семинаре, который вел в институте Ю. Левада, он бывал постоянно. Помню забавный обмен мнениями между Гайдаром и Л. Гордоном о том, не проще ли откупиться от советской номенклатуры, дав ей деньги и дачи, чтобы не мешала реформам, чем делать революцию и пускать эту номенклатуру под нож гильотины. Собственно, в этом во многом и состояла его политика в 1992-93 гг. Все его усилия, совместно с Г. Бурбулисом, были направлены на то, чтобы свести на нет тот демократический подъем, который и привел к власти демократов в 1990-91 гг. Он ненавидел депутатский корпус, состоящий в его понимании из „быдла”, и с которым и обсуждать ничего не имело смысла. Мне трудно осуждать Гайдара, это его убеждения, на которые он имел бесспорное право, но выбор его в качестве мотора реформ стало огромной ошибкой Ельцина, человека как раз демократического, чья сила — в общении с людьми. „Реформы”, проводимые своими и для своих, не могли не стать причиной глубокого раскола общества, тогда как демократия образца 1990-91 гг. его как раз объединяла. Но демократически настроенным людям очень скоро дали понять, что надобность в них исчезла» [4].

Кургинян говорит о Гайдаре как о представителе номенклатуры: «Кто такой Гайдар? Это что, диссидент, вышедший из ГУЛАГа и пришедший делать новую страну? Это человек из журнала „Коммунист” и газеты „Правда” — это типичная номенклатура. Вам сказать, кстати, чья? Если бы еще Андропова или кого-то… Это круг людей моего знакомого, который был одновременно с этим советником Черненко. Это был типичный, кондовейший круг этих самых коммунистов» [5].

И еще: «Гайдар — это такой очень элитный мальчик, насквозь партийно-комитетский, как и все, кто его окружали. Это не проклятие и не дискредитация, это просто факт. Факт, что элитный. Факт, что вращался в орбитах советского фрондирующего экономического бомонда. Факт (что важнее всего), что он еще и имел прямое, и даже родственное, отношение к Стругацким и очень увлекался ими. Он все время говорил, что он прогрессор, что он такой Максим Каммерер, или я уже не помню, кто… В „Трудно быть богом” кто еще существует из этих героев? Вообще говоря, Стругацкие в этом смысле сыграли загадочную и очень серьезную роль — при всем том, что я вижу в них один, весьма прискорбный изъян: они очень плохие литераторы. И это мучительно. Нужно продираться к каким-то скрытым смыслам их повествования через очень плохую литературу. То есть совсем плохую. Но если все-таки продраться к этому, ты видишь такое специальное фэнтези, очень странное, оно существует во всем мире. Это ведь не сказки о том, что спецслужбы в разных странах мира пишут аналитические записки и предлагают определенным писателям (нет, не всем, я никоим образом не хочу дискредитировать всех фантастов, но определенным писателям) написать роман не „вообще”, а вот на эту вот записку, с вот этой вот подробной разработкой. Такая вот „спецхудожественная” литература существует. И когда начинаешь внимательно читать Стругацких, то понимаешь, что они не чужие этому процессу. Ну, просто явно не чужие. Если особенно читаешь их последние романы, то они там просто упиваются своей причастностью к спецслужбам. Но и вообще нужно быть большим оригиналом и большим гурманом, чтобы назвать свои структуры „КОМКОН 2” (или „КОМКОН пятерка”. „Пятерка”, то есть 5-е управление КГБ СССР). „2” — это 2-е управление, контрразведка.

Подобного рода забавы побудили меня к подробнейшему чтению Стругацких. И я увидел, что там задана некая схема, выходящая очень далеко за элементарную реформаторскую деятельность. Там речь идет о цивилизующей роли. О том, что ты как представитель некоего высшего мира… А что такое вся эта научная фантастика — ты прилетаешь с другой планеты и в этом смысле ты являешься существом с качественным уровнем развития и не человеком… Не зря же говорится — „трудно быть богом”. Богом. Тебе трудно быть богом там. „И трудно, очень трудно быть богом, но приходится”, — как потом было написано в газете после расстрела Белого дома в 1993 году. Так вот, тебе очень трудно быть богом, но ты им становишься, поскольку ты являешься представителем другой, более высокоразвитой цивилизации. И в этом смысле ты не человек, а сверхчеловек и можешь нечто, так сказать, вертеть. Если переводить это все с языка высоких образов на язык политической практики, то если за твоей спиной стоит чужая, более высокоразвитая цивилизация, то ты и есть прогрессор. Тебе уже не стыдно служить этой цивилизации, потому что это правильно — ей служить» [6].

Другими словами, но в той же тональности характеризует Гайдара и А. Руцкой: «Я ему в глаза говорил: „Егор Тимурович, у Вас самое отвратительное качество — снобизм. Вы не признаете ничьих мнений, никого не хотите слушать, делаете то, что Вам придет на ум”» [7]. Кстати, и от Гайдара избавились очень быстро, когда он выполнил свою роль. И так всегда бывает в сложных процессах, когда для нового этапа подбирают нового лидера.

Быстрота изменений является одной из причин блокировки рационального отношения к ним. У телефонных мошенников, например, решение должно приниматься сразу. Поэтому массовое сознание все время ведут от одной опасности к следующей, чтобы не дать возможности остановиться и задуматься.

А. Илларионов справедливо стал на защиту Кургиняна от критиков, которые пылают гневом, когда видят, что кто-то его цитирует: «Кургинян нередко высказывает мнения, с которыми, полагаю, не согласятся многие из постоянных читателей этого блога. И что теперь? Из-за этого Кургиняна нельзя цитировать? Даже в том случае, если его мнения, взгляды и утверждения потребуется, например, разбирать? А если Кургинян будет сообщать факты? Например, что „дважды два — четыре” и „Волга впадает в Каспийское море”? Кургиняна нельзя будет процитировать только потому, что автор цитат — Кургинян? Ну что это за бред? Никогда не подумал бы, что о таких вещах вообще придется говорить. Из каких-то щелей постоянно вылезает совершенно неизбывное желание постсоветских граждан обязательно что-нибудь запретить — если не Пусси Райот, то нацболов, если не обсуждение такой-то темы, то цитирование такого-то лица. Одним не нравится обсуждение Гайдара — как, мол, у вас на Него рука поднялась? — потому что, видите ли, он — „святой”, потому что тот, кто его вспоминает без придыхания и сюсюканья о „либеральных реформах”, обязательно является его завистником, „мечтавшим сесть на его место и пинающим теперь мертвого льва”. Другие аж воспламенились от упоминания похода Навального на кремлевский банкет с креветками: „Какая, мол, это наглость!”, и теперь разрешают поливать Навального только елеем. У третьих теперь аж дыхание перехватило — как это можно цитировать Кур-ги-ня-на?! Отвечаю всем: можно! И, во-вторых: буду!» [8].