Бедная Настя. Книга 2. Превратности любви - Елена Езерская

Александр еще раз поцеловал Марии руку, а Наташу, направившуюся было вслед за принцессой, за руку удержал.

— Я думал, что она — это вы, прошептал Александр ей на ухо.

— Я?

— Разве я мог подумать, что вы, такая умная, такая красивая, будете всего лишь посыльной!

— Раньше это вас вполне устраивало, — так же шепотом отвечала Наташа.

— Сейчас все по-другому. Еще немного — и я признался бы вам в любви.

— Но… вы представляете, к чему бы это привело? К очередной дуэли. С Андреем.

— Значит он… у вас с ним все хорошо?

— Да.

— Ну, что ж, — Александр нахмурился и сказал громко: «Я желаю вам счастья».

— Спасибо, Ваше высочество, — Наташа поклонилась ему. — Я тоже хочу, чтобы у Вас с Марией все было очень хорошо. А как мне отблагодарить Вас за Ваше участие в моей судьбе?

— Не стоит, Натали, — Александр равнодушно махнул рукой. — Вы мне уже отомстили… то есть я хотел сказать — отблагодарили. Вы мне очень помогли.

Смущенная и ничего не понявшая Наташа быстро ушла вслед за принцессой, а цесаревич обернулся к Жуковскому.

— Василий Андреевич, я собирался просить у вас прощения за резкость, с которой давеча я говорил с вами.

— В ответ я хотел бы сделать то же самое. Мы говорили с Вами на повышенных тонах. Но это всего лишь признак кризиса, который требовал разрешения. И мы, надеюсь, разрешили его?

— Разумеется, — кивнул Александр.

— А посему хотел бы обратить Ваше внимание на кризис иного свойства, в разрешении которого Вы могли бы принять самое непосредственное участие.

— Если вы говорите о заседании Государственного совета…

— Именно о нем.

— Дорогой мой, Василий Андреевич, — тяжело вздохнул Александр. — Я всегда любил вас за то, что вы, как никто другой, хорошо понимали меня. Вы да еще разве что безмерно уважаемый мною Карл Карлович, упокой, Господи, его душу!

— Ваше высочество, речь идет о деле огромной важности.

— Да-да, знаю, — отмахнулся Александр. — Знаю, понимаю! Но что может быть важнее того, что только что в этой комнате произошло?!

— Но ведь это уже произошло. Как говорится, plus quam perfectum — давно прошедшее время.

— Почему же давно прошедшее? Ничего не прошедшее! — возмущенно воскликнул цесаревич. — Вы несколько минут назад разрушили мою мечту. Разбили надежду. И желаете уверить меня, что переживать по этому поводу — значит попусту тратить время?

— Драгоценное время наследника престола! — напомнил Жуковский.

— Я не хочу этого! Я никогда этого не желал! Моим единственным стремлением было желание найти достойную подругу, которая украсила бы мой семейный очаг и доставила то, что мне представляется единственным и высшим счастьем на земле — счастье быть супругом и отцом.

— Но разве принцесса Мария не та, о ком Вы мечтали?

— Я хотел бы видеть в ней единомышленницу, но она всего лишь предмет торга. Станет или не станет она будущей императрицей… Я мечтал о Женщине — нежной, ласковой, преданной, домашней!

— Все это Вас еще ждет после свадьбы.

— Да неужели вы всерьез думаете, что мне дадут спокойно наслаждаться простыми человеческими радостями, лишь только совершится эта церемония? Даже я при всей своей наивности прекрасно понимаю, что тут же навалится такой груз новых и еще более ответственных обязательств! Я должен буду обеспечить трону наследственность, а потом превратить своих детей в игрушки в руках царедворцев и политиков!

— Но Ваше высочество…

— Вы думаете, я забыл тот страшный холодный день в декабре, когда отец передал меня гвардейцам, чтобы в случае удачи бунтовщиков они могли бы защитить меня. Я до сих пор ощущаю этот запах пота, смешанного с водкой и вижу во сне их красные от морозного ветра бородатые лица.

— Доля властителя никогда не была беспечной. И если помните, я написал тогда для Вас в своей оде:

Жить для веков в величии народном,

Для блага всех — свое позабывать,

Лишь в голосе Отечества свободном

С смирением Дале свои читать…

— А я хотел другого, — в глазах Александра, кажется, блеснули слезы. — Поселиться где-нибудь в теплой Европе. Например, в Италии, в Падуе. Жить — просто, может быть, даже в гостинице. Жить с той, что для тебя всех милее, нянчить малышей, дышать волшебным италийским воздухом и вечерами смотреть с балкона на горы в лучах заходящего солнца. И ежедневно навещать капеллу с фресками Джотто, слушать ее тишину и наслаждаться вечностью и покоем!

— Ваше высочество, Александр Николаевич, позвольте помочь Вам однако спуститься с небесных вершин на нашу грешную землю.

— А зачем?

— Знаете, в чем главная слабость мечтательства?

— В ее иллюзорности?

— Нет. Самое грустное зрелище — это мечта, ставшая явью. Сбывшаяся мечта — это крах надежды.

— А не это ли самое вы только что проделали со мной, когда раскрыли тайну моей прекрасной незнакомки?

— Мы не раскрывали тайны, мы пытались объяснить Вам, что Вы еще так мало знаете о своей невесте, и ваше будущее сулит Вам еще много сюрпризов.

— То есть, вы хотите сказать, что мне следует остановиться?

— Ни в коем случае. Просто перенаправьте ось вашего поиска. Перестаньте смотреть кругом и получше вглядитесь в то, что рядом.

— Вы меня совершенно запутали! Я говорю, что хочу дальше, а вы говорите — глубже.

— Вам, мой дорогой ученик, всегда не хватало усидчивости.

— Зато у меня хватает терпения выслушивать бесконечные нотации и нравоучения!

— Боюсь, Вы путаете эти сомнительные деяния с советами, которые даются Вам для Вашего же блага.

— Господи! Да почему же все знают, что такое благо для меня, кроме того единственного, кого это касается напрямую, кроме меня самого?! — Александр стал гневен, но как-то по-детски и очень мелодраматично.

— А для этого. Вам надо сделать не так уж много, — улыбнулся Жуковский. — Вам стоит лишь научиться управлять и стать тем, кому подчиняются.

— А я что делаю все это время? — растерялся Александр.

— Вы? Вы капризничаете. Да-да! Вы ведете себя, как самоуверенный и легкомысленный мальчишка. И вместо того, чтобы доказать свое право быть услышанным, устраиваете малоприятные сцены Их величествам и помыкаете бедной принцессой.

— Но я же исправился, — растерялся Александр.

— Неужели? — Жуковский эффектно выгнул дугой брови. — Вы были настолько упоены своим потрясением, что даже не соизволили хорошенько успокоить бедную Марию.

— Я извинился… — начал было цесаревич.