Настоящая любовь - Мэри Бэлоу

Наконец священник вышел из ризницы, прихожане встали, и пианистка забарабанила вступительные аккорды первого гимна. Если у Герейнта оставались какие-то сомнения, то они тут же улетучились. Часовня внезапно наполнилась мощным четырехголосьем, но сопрано женщины рядом с ним могло принадлежать только Марджед.

Он не стал петь. Не мог петь, хотя держал в руке открытый псалтырь. На него нахлынула горько-сладостная ностальгия, горло и грудь до боли сдавили непролитые слезы.

«О Господи, как я скучал по Уэльсу. Как я скучал по дому».

Марджед казалось, что в течение всей недели, с прошлого воскресенья, когда Глинис принесла из Тегфана новость о приезде графа Уиверна, она чувствовала одну только горькую ненависть. Ненависть и теперь клокотала в ней, и Марджед не могла не понимать неуместность такого чувства именно здесь, в часовне, когда она пыталась сосредоточить свои мысли на любви к Богу.

Но для Бога так и не нашлось места. Ее тело возобладало над душой. Левый локоть и бок ощущали тепло Герейнта. Когда они опустились на скамью, спев первый гимн, миссис Гриффитс, сидевшая по другую руку, вытеснила Марджед с прежнего места, заставив подвинуться ближе к нему. Ей пришлось все время прижимать локоть к себе, чтобы не дотрагиваться до соседа. Но от него шло тепло. И еще тот самый дорогой аромат, который она ощутила в Тайгуине. Мускусный. До сих пор ей не встречались мужчины, которые пользовались бы одеколоном. А вот он пользовался. Тем не менее запах был отнюдь не сильный и определенно не женский. Казалось, этот аромат стал частью его безусловной мужественности.

Герейнт пробыл в Тегфане уже неделю. Целую неделю он демонстрирует всем и каждому, кто здесь хозяин, ходит по домам разодетый с таким великолепием, что рядом с ним потертая одежда селян кажется лохмотьями, обращается с ними с такой холодностью и высокомерием, которые старому графу и не снились. Вчера его судебный пристав вместе с несколькими крепкими парнями, служившими в поместье, явились на ферму Глина Бевана и отняли у него лошадей и коров, потому что Глин не заплатил церковную десятину. Как теперь Глин справится с севом? И как теперь его жене приготовить столько масла и сыра, чтобы хватило на продажу?

И несмотря на все это, он осмелился явиться этим утром в часовню, испортив единственный день недели, когда все жители деревни собираются вместе, чтобы помолиться, отвлечься от забот и дружески поболтать после службы. А он посмел усесться рядом и не обращать на нее внимания. Он вообще никого не удостоил вниманием. Просто кивнул отцу, когда тот поприветствовал его с кафедры, и ни разу не посмотрел по сторонам. И к пению не присоединился. Наверное, уже не помнит ни одного слова на валлийском. А ведь вся служба проходила именно на этом языке, если не считать краткого приветствия, обращенного к графу Уиверну.

Зачем он пришел? Чтобы заставить всех испытать неловкость? Что ж, ему это удалось.

Марджед отметила, даже не глядя прямо на его руки, что они хорошо ухожены, с аккуратным маникюром. У него были длинные пальцы. Она помнила, как говорила ему в детстве, что он должен научиться играть на арфе или пианино. Когда-то он весь был пронизан музыкой.

Марджед невольно припомнила, каким был Герейнт — храбрый, маленький постреленок, который вечно попадал в переделки — иногда из любви к приключениям, иногда по необходимости. Он исследовал земли хозяйского поместья ради забавы не угодить в ловушки, расставленные егерями, и избежать поимки. Но он проделывал это также и для того, чтобы ловить в силки кроликов и выуживать лососей из запруд — это помогало им с матерью не умереть с голоду. Он взбирался на деревья, перелезал через заборы, переправлялся через ручьи и со звериной ловкостью неутомимо носился по холмам. Он был худ, оборван, частенько голоден, но, несмотря на это, беспрестанно болтал, смеялся и пел, словно его ничто не заботило. И чем больше ему хотелось есть, тем веселее он смеялся. Ему тогда хорошо удавалось прятать свои чувства, чтобы избежать жалости.

Марджед жалела мальчика и восхищалась им, следовала за ним повсюду, бранила и подкармливала его — всякий раз половину он уносил домой матери.

Марджед любила его. Боготворила и любила. Той любовью, какой один ребенок любит другого.

Жизнь повернулась так, что его вырвали из неописуемой бедности и окунули в невообразимое богатство. Его забрали у нее. Она радовалась за него и плакала из-за себя. Она находила ему оправдание, когда он не писал домой и не приезжал на каникулы, — даже когда пошли слухи, будто он не пишет и собственной матери. Она всегда находила причины, весомые причины, почему он так поступал. Она продолжала любить его.

Ее любовь к нему расцвела удивительно быстро и в то же время крайне болезненно. Когда он наконец вернулся домой, повзрослевший, невероятно красивый, волшебным образом преобразившийся за шесть лет пребывания в Англии, это была уже любовь женщины к мужчине.

Боль той любви никогда не покидала ее. Боль любви и предательства. Как это неправильно, думала Марджед, считать чувства шестнадцатилетних детской любовью, не такой серьезной, как настоящая любовь, если она вообще существует. Марджед любила мужа. И когда потеряла его, горевала безмерно. В ее душе всегда сохранятся любовь и чувство утраты. Но эти любовь и горе принесли ей не такую боль, как первая любовь и первое страдание.

Эта мысль, родившаяся у нее в сознании посреди отцовской проповеди, удивила и в то же время встревожила Марджед. Но это была правда, она знала. Бессмысленно отрицать. Это была правда.

А предмет ее первой любви сидел молча и важно рядом с ней. Она любила его с пятилетнего возраста, пока ей не исполнилось шестнадцать. Она горевала по нему несколько лет. И вот уже два года ненавидит его. Ненависть пришла в его отсутствие, но теперь, когда он здесь, она усилилась во много раз.

«Герейнт. Ах, Герейнт, как ты мог так измениться?» Интересно, какой урон причинили овцы. Жаль, что еще слишком рано для цветов, тогда вреда от животных было бы больше. Впрочем, Марджед не хотела прибегать к разрушениям или жестокости. Ей нужно было всего лишь досадить. Она надеялась, что доставила ему неприятность. Она надеялась, что в ближайшие дни неприятностей станет больше.

После службы преподобный Ллуид задержал Герейнта разговором на крыльце, к ним присоединился Ниниан Вильямс. Все остальные стояли группками на улице, как было заведено, хотя Герейнту показалось, что на этот раз болтают тише и не так бойко, как раньше. А еще он отметил, что все избегают смотреть в его сторону, словно боятся встретиться с ним взглядом.

Зря он сюда пришел. Надеялся своим появлением в часовне продемонстрировать свою добрую волю, желание влиться в жизнь деревни, хотя знал, что его странное прошлое, как и теперешнее положение, всегда будет отдалять его от жителей Глиндери. Но он все-таки надеялся установить с ними дружеские отношения, такие же как с арендаторами в его английских поместьях.

Будет нелегко. И наверное, он сделал ошибку, что пришел сегодня, слишком мало времени прошло после его возвращения. Алед не погрешил против истины, когда рассказывал ему о том, что здесь творится. Герейнт потратил два дня, чтобы разобраться в делах. Оказалось, за последние пять лет арендная плата резко возросла без всякой на то причины. Мэтью Харли, управляющий, объяснил, что в Уэльсе слишком много свободных фермеров и слишком мало ферм. Поэтому если кто-нибудь не может платить ренту, то всегда на его место найдется другой желающий, способный выложить нужную сумму.