Смерть шута - Джорджет Хейер

Во время первой мировой войны Ингрэм был ранен в ногу, после чего она у него не сгибалась в колене. А Раймонд, поскольку был признан правительством (благодаря некоторым усилиям влиятельных знакомых отца) важным производителем продовольствия, получил броню и не был призван в действующую армию. Но вот с родителями Ингрэму повезло – мать завещала ему небольшую ферму Дауэр Хаус, принадлежавшую ей, а у отца он всегда ходил в любимчиках.

Отец не жалел на него денег, будь то оплата дорогой операции жене Ингрэма Майре, плата за обучение школьников Рудольфа и Бертрама, выплата вознаграждения полудюжине наемных загонщиков для охоты или еще что-либо подобное, например, строительство гаража... Нечего и говорить, что все это страшно раздражало Раймонда, а кроме того, ведь Ингрэму по завещанию досталось все материно наследство... Нет, конечно же, по закону Раймонд должен был впоследствии, как старший сын, унаследовать имущество отца, но то, что мать не упомянула его в своем завещании, было для него тяжелой обидой...

Он был очень одинок, хоть и окружен братьями, в поместье, где он знал каждый камень, каждую травинку, а ведь он единственный из сыновей не был рожден здесь, в Тревелине. Даже Ингрэм, лучше всего знавший потайные пружины в сердце Раймонда, не мог догадываться о том, насколько глубоко это было неприятно Раймонду. Раймонда всегда в глубине души уязвляло то, что он родился за границей...

А дело было так. Адам Пенхоллоу увез свою молодую жену в свадебное путешествие, в котором их сопровождала Марта, прислуживавшая Рейчел еще в родительском доме. Потом, когда родился Раймонд, к ним, кажется, присоединилась еще и Делил, сестра Рейчел. Так что Раймонду было уже три месяца, когда он впервые попал в отчий дом, в отцовское поместье. Все остальные, Ингрэм, Юджин, Чармиэн, Обри, близнецы и даже Клей – все они впервые увидели свет Божий именно здесь, в Тревелине. Казалось бы, ерунда, но британские законы имеют множество входов, а выходов почти лишены, так что полноценные права Раймонда не то чтобы были преуменьшены этим обстоятельством, но как-то поставлены под сомнение...

Кроме того, не было никакой возможности совладать со своеволием старика Пенхоллоу. Он был крайне эксцентричный самодур, хотя ни у кого не повернулся бы язык назвать его безумцем. Правда, их старинный сосед и знакомец, Джон Пробэс, сказал как-то, что Пенхоллоу просто был рожден не в то время, какое надо.

Сосед еще помнил деда Адама, пьяницу, заядлого лошадника, настоящего сквайра девятнадцатого века, который как раз и промотал большую часть своего имения. Адам Пенхоллоу отличался от своего деда только в одном – он не промотал и не распродал своего имения, а только заложил его в банке.

В Адаме Пенхоллоу сочеталось, казалось бы, несочетаемое. С одной стороны, он мог годами хранить кучи золотых монет в тяжелом несгораемом сейфе, нося ключ от него чуть ли не на груди. А с другой стороны, он щедрой рукой способен был одарить несколькими сотнями фунтов кого-нибудь, даже случайного человека, несколькими сотнями, которые накапливались годами... Делал он это исключительно по собственной воле, по прихоти, руководствуясь отнюдь не соображениями материальной выгоды, а только минутным своим настроением.

Он выдавал огромные суммы денег тем своим детям, которым посчастливилось угодить ему, в хорошем настроении кидал пригоршни золотых фунтов стерлингов своим слугам, а сына одного из них, Рубена Лэннера, послал в качестве поверенного для закупки старинной мебели на аукцион, выдав ему на руки для этого наличными более тысячи фунтов!

Наконец, местный викарий часто оставался ни с чем, когда просил немного денег на нужды бедных прихожан или ремонт церквушки, и ему Адам Пенхоллоу часто представлялся царем Мидасом, который не ведает истинной цены золота... Старому Адаму доставляло также особое удовольствие изводить Раймонда угрозами послать Джимми Ублюдка в банк с подписанным чеком на предъявителя, если Раймонд почему-либо отказывался съездить сам по первому слову отца...

Сейчас в кармане у Раймонда как раз был один из таких чеков, полученный им от отца в завершение утренней беседы. Их встречи редко проходили без трений, но эта выдалась особенно трудной. Раймонд отправился к отцу сразу после завтрака и нашел того в страшном раздражении, криком, кричащим на Марту, которая с виноватым видом убирала его спальню. Как только вошел сын, Пенхоллоу переметнулся на него и сразу же попытался затеять ссору.

На гнев Пенхоллоу все сыновья реагировали по своему. Юджин всегда умел перевести все в шутку благодаря своему изощренному умению разговаривать с людьми. Ингрэм и близнецы успокаивали гнев отца тем, что сразу же смирялись и соглашались с ним. Раймонд всегда мрачно стоял у камина, выслушивал отцовские выкрики, сжав руки в кулаки в карманах бриджей так, что суставы похрустывали, и лицо у него было непреклонное... Ничто не могло так разозлить Адама Пенхоллоу, как это упорное нежелание ответить на оскорбления или проявить покорность.

– Ты что же, оглох?! – орал он сыну в то утро. – Когда не надо, у тебя язык-то развязан!

– Когда ты кончишь кричать, можешь взглянуть на этот счет, – холодно заметил Раймонд.

– А, черт возьми, мне надо было сделать из тебя простого бухгалтера – вот бы ты где развернулся! – ярился отец. – Я не сомневаюсь, что ты был бы счастлив, занимаясь всю жизнь складыванием цифирек в столбик!

Но все эти крайне обидные высказывания не произвели видимого впечатления на Раймонда. Тогда отец стал ругать Раймонда за неправильное управление поместьем, а потом – за то, что жеребец по кличке Дьявол кажется оказался бракованным!

На это Раймонд только коротко отозвался:

– Я уже пробовал его в скачке...

– В скачке? – несколько даже удивился Пенхоллоу. – Но ведь он еще очень молод?!

– Стати у него хороши, – лаконично отвечал Раймонд. – И все с ним будет в порядке.

Они проговорили на тему о жеребцах еще пару минут, после чего отец в изнеможении откинулся на подушки и просипел:

– Так значит, ты его готовишь на продажу? И много думаешь взять за него?

– Да, – сказал Раймонд, не меняясь в лице.

– Не знаю, черт возьми, откуда ты набрался такого знания лошадей? А на вид – дурак дураком...

Старый Пенхоллоу снова почувствовал раздражение, но оно никак не могло найти выхода. Раймонд отмалчивался и в перепалку не вступал. Тогда Пенхоллоу упомянул о своих планах в отношении Клея – вернуть его жить в Тревелин.

Это сообщение задело Раймонда, хотя и не настолько, чтобы он открыто возразил отцу. У Раймонда были аргументы против этого – во-первых, Клей еще не отучился хотя бы трех полных лет в колледже, кроме того, Пенхоллоу придется выложить солидную сумму денег за то, чтобы Клея приняли в адвокатскую фирму, причем если Пенхоллоу вдруг не станет, то Клея вытурят оттуда на следующий день и придется его содержать здесь... Но старый Пенхоллоу оборвал сына и заявил, кстати, что он считает очень своевременным, чтобы и Обри, наконец, прекратил заниматься ерундой в Лондоне и вернулся в Тревелин. Вне себя от гнева, Раймонд развернулся на каблуках и вышел из комнаты...