Феномен Александра Невского. Русь XIII века между Западом и Востоком - Вадим Долгов

Ярослав бывал в городе наездами. Однако князем Новгородским по-прежнему считался именно он.

10 июня 1234 г. скончался юный князь Федор Ярославич. Ему было всего тринадцать лет. По древнерусским нормам он подходил к возрасту вступления в брак, поэтому летописец использует образ несостоявшегося свадебного пира: «Сватба пристроена, меды изварены, невеста приведена, князи позвани; и бысть въ веселия мсто длачь и стование за грхы наша»[93]. Некоторые исследователи считают, что княжич в самом деле умер, когда стол был уже накрыт, а некая невеста в брачном уборе уже была приведена и с нетерпением дожидалась брачной церемонии. Это, конечно, вполне вероятно. Однако, на мой взгляд, это все-таки литературный троп. Противопоставление пира и смерти как образ скоротечности жизни весьма популярно в мировой литературе с библейских времен (ср. пир Валтасара). Как у Г.Р. Державина:

Князь все-таки был еще маловат для заключения брака. Хотя, скорее всего, родители уже начинали подбирать для него выгодную партию. Обычно юные княжичи женились по достижении ими возраста пятнадцати лет. До этого срока оставалось немного времени, этим объясняется образ, использованный летописцем. Но все-таки вряд ли его стоит понимать буквально.

Княжич был похоронен в Георгиевском монастыре, где и пребывал несколько столетий.

В 1616 г. шведские солдаты вскрыли могилу – они искали драгоценности. В дальнейшем с могилой произошла почти детективная история, расследованная академиком В.Л. Яниным. Дело было так. Понятно, что найденные останки шведов не интересовали. Они отставили труп в сторону. Останки выпросил у шведского командира Якоба Понтуса Делагарди митрополит Исидор[94]. Мощи он с надлежащей честью перенес в Софийский собор, где они и хранятся до сих пор.

О перенесении этом свидетельствуют три источника. Опись Новгорода 1617 г., «Росписи новгородской святыни» 1634 г., «О святей соборной церкви Софии Премудрости Божии, иже в Велицем Новеграде, и о новгородцких чудотворцех, идеже койждо лежит» второй четверти XVII в. Эти последние описывают ситуацию подробней всего: «Да в том же пределе у Рожества Пречистей на левой стране князь другой Мстислав да князь Федор Ярославич нетленен, великому князю Александру Невскому брат родной, а положен ту во владенье немецкое, в лето 7122 году, а принесен из Юрьева монастыря сам друг. Про другого же имени не обретохом, той преставись млад, лет в 13, а лежали в Юрьеве во едином гробе в соборном храме святого Георгия. И во обдержание безбожных немец того князя Федора Ярославича ягановы солдат немецкие люди, гроб скрыв, приставили к стене. И сведав про се Исидор новгородцкий митрополит, и испросил у немецкого воеводы у Якова Пултусова волю, да повелит ему взяти мощи их из Юрьева монастыря, и взял сам митрополит со всем освященным собором честные их мощи и привез к Софии и положил с надгробным пением честно в церкви предреченней Рожества Пресвятей Богородицы на леве в Софийском пределе»[95].

И все было бы хорошо и понятно. Но в 1919 г. гробница в Софийском соборе была вскрыта. В ней обнаружились останки, которые после антропологического исследования, проведенного В.В. Гинзбургом, были определены как мумифицированный труп мужчины лет сорока. Вместе с тем археолог М.К. Каргер в 1931–1935 гг. провел детальное обследование Георгиевского собора Юрьева монастыря. В гробнице, находящейся у южной стены собора, были обнаружены разбросанные в беспорядке кости подростка лет тринадцати – пятнадцати.

Выходит, Федор остался лежать в Георгиевском соборе, а в Софийский увезли кого-то не того. В.Л. Янин доказал, что мумифицированные останки принадлежат Дмитрию Шемяке, который тоже был похоронен в Георгиевском соборе. Мумификацию ученый объяснил действием яда, мышьяка, который был обнаружен в тканях князя в ходе криминалистического исследования. Церковь, впрочем, оставила научные выводы без внимания. Останки преданного анафеме Шемяки продолжают почитаться в Софийском соборе как мощи Федора. Настоящие же кости юного княжича, увы, были утрачены во время оккупации Новгорода фашистами.

После смерти Федора старшим сыном Ярослава остался Александр.

Меж тем на Руси разразилась очередная крупная княжеская усобица. Великий князь Киевский Владимир Рюрикович совместно с Даниилом Романовичем Галицким выступил против князя Изяслава Владимировича, вчерашнего союзника Даниила. Тот с помощью половцев разгромил врагов, поверг Даниила в бегство, а Владимира сдал в плен половцам. Междоусобные княжеские походы следовали один за другим. Зазевавшегося союзника грабили так же легко, как зазевавшегося противника. Южная Русь утопала в крови и беспорядке. Князья по несколько раз теряли и заново возвращали себе свои столы. Северные князья, положение которых было несколько более стабильно, с интересом наблюдали за происходящим на юге. Однако если долго наблюдать, рано или поздно захочется принять участие. Улучив момент, когда в Киеве вокняжился Изяслав, не имевший никаких формальных прав на занятие престола матери городов русских, Ярослав решил вмешаться в княжескую потасовку.

Для южного летописца появление Ярослава на авансцене межкняжеских столкновений выглядит как миг, как незначительный эпизод: «Ярославъ Соуждальскыи и взя Киевъ подъ Володимеромъ, не мога его держати, иде пакы Соуждалю»[96]. А для летописца новгородского это, конечно, событие более значительное. Главным образом потому, что в нем приняли участие вятшие новгородцы: «Поиде князь Ярославъ изъ Новагорода Кыеву на столъ, поимя съ собою новгородци вятшихъ: Судимира въ Славьне, Якима Влунковича, Косту Вячеславича, а новоторжець 100 муж; а в Новегороде посади сына своего Олександра. И, пришедъ, седе в Кыеве на столе; и державъ новгородцевъ и новоторжцевъ одину неделю и одаривъ я, отпусти проче; и придоша здрави вси»[97]. Причем летописец даже не счел нужным уточнить дальнейшую судьбу князя: свои-то все вернулись живы-здоровы, чего еще?

Впрочем, в скором времени нить летописного повествования разрывается описанием неожиданно нагрянувшей беды: Русь вступает в эпоху монголо-татарского нашествия.

Монголо-татарское нашествие нанесло серьезный урон русской культуре. Военный разгром, тяжелая дань, увод в полон мастеров значительно обеднили культурный процесс. Однако традиция не прервалась. Более того, вряд ли можно говорить о глобальном влиянии монгольской культуры на русскую, особенно на первых порах. Долгое время степной мир монголов-кочевников и мир городов славян-земледельцев существовали отчужденно, потребовалось не одно столетие для взаимного сближения. И контрагентом Руси в наладившемся со временем культурном контакте были уже не исключительно монголы, а синтетическая смесь народов, большая часть которых принадлежала к тюркской языковой группе.