Время дикой орхидеи - Николь Фосселер

Георгина с трудом оторвала взгляд от его губ, которые смущали ее своим чувственным очертанием, и кивнула в сторону причала:

– Твоя лодка?

– Моя, – подтвердил он. – А в море стоит на якоре мой корабль. Небольшой, но быстрый.

Улыбка просияла на лице Георгины, но тут же погасла, и давняя печаль пронзила ее.

– Почему ты так никогда и не вернулся? – прошептала она, опустив голову.

Она почувствовала на себе его взгляд.

– Я возвращался, Нилам. И не раз. Но тебя так и не увидел.

Георгина кивнула:

– Я была… – Ее язык с усилием проворачивал забытые звуки малайского языка. – Я уезжала на несколько лет. Была у… родных. Всего несколько дней, как вернулась.

Ее взгляд беспокойно блуждал, пока не остановился на Рахарио.

Он смотрел на нее, будто ища в ее глазах ту маленькую девочку, которую он видел в последний раз семь лет назад. Будто пытался вызнать, где она была, что пережила и кем стала.

– Мисс Георгина!

Она вздрогнула. В проредевшей череде повозок на мост въезжал, погромыхивая, паланкин Л’Эспуара, и Яти взволнованно махал ей с кучерского места.

– Сюда, мисс Георгина! Сюда!

Она непроизвольно полуотвернулась от Рахарио, но нерешительно замерла на месте.

– Погоди, – он удержал ее за локоть. – Завтра? На нашем старом месте?

Георгина только и смогла кивнуть – и заспешила по мосту, как по облакам. Паланкин еще не успел остановиться, как она распахнула дверцу и запрыгнула в кабинку.

Повозка снова покатилась, и Георгина высунулась из окна.

Рахарио стоял прямо, глядя ей вслед, босой, в светлых штанах и простой рубашке, черные волосы растрепаны ветром.

– Все в порядке, мисс Георгина? – послышалось спереди, когда они съезжали с моста, а Рахарио скрылся из поля зрения.

– Все хорошо, Яти!

С глубоким вздохом Георгина откинулась на спинку сиденья, слушая свое колотящееся, хмельное от счастья сердце.

Ее зельки вернулся к ней.

Пригнувшись и втянув голову в плечи, Георгина пробиралась сквозь заросли, изо всех пор которых пари́ло. Раздвигая ветки, она останавливалась через каждые несколько шагов, потому что подол ее саронга то и дело за что-нибудь цеплялся. Звонко дребезжала песня цикад, перекрывая шум волн. Где-то в кронах деревьев шуршало: должно быть, серая белочка, которую она спугнула.

С трепетом в сердце она поднималась по ступеням на веранду, доски пола скрипели под ее босыми ногами. Она глубоко вздохнула и нырнула в зеленые сумерки павильона. В запах мха, прелости и сладкого тления, носящий привкус детства, блаженных, самозабвенных часов и одиночества, и слезы выступили у нее на глазах.

Поскрипывание песка и засохшей соляной корочки сопровождало ее путь, дрожащими пальцами она касалась обветренной мебели, будто исследовала остов корабля на дне океана. Воздух здесь был сырой и тяжелый; если за дом Л’Эспуар море еще только боролось, павильон давно стал его добычей.

– Рахарио? – шепотом позвала она на пороге, хотя видела, что комната пуста. Давнее чувство оставленности охватило ее, и она обхватила себя руками.

Ее взгляд упал на умывальный столик, и она удивленно подошла ближе. Лицо расплылось в улыбке, когда она скользнула кончиками пальцев по предметам, что там лежали.

Овальная раковина величиной с кулак, блестящая поверхность пятнистая, как леопард, скользкая от влаги и мшистого налета, наросшего за долгое время. Филигранный гребень из панциря черепахи тигровой расцветки. Черный пористый камень, который Георгина растерянно вертела в пальцах, пока не опознала в его контурах китайскую джонку. Деревянный веер, лежащий раскрытым, сильно покоробился, бумажные перепонки на нем пошли волнами и заплесневели, раскраска в нескольких местах расплылась. Вопреки здравому смыслу она попыталась натянуть на запястье браслет из ракушек. Сделанный для детской руки, теперь он был мал ей; еще пару лет назад он пришелся бы ей впору.

– Тебе нравится? – тихо спросил Рахарио от дверей веранды.

Не поднимая головы, она кивнула, перебирая ракушки пальцами.

– Это все для меня?

– Каждый раз, когда я сюда возвращался, я что-нибудь тебе приносил. – Он подошел ближе. – Что-нибудь, что находил по дороге или добывал. В надежде, что тебе понравится.

– Зачем? – Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Он пожал плечами.

– Я могу удлинить его для тебя, – пробормотал он, подойдя к ней и поддев браслет указательным пальцем. – Или сделаю совсем новый, другой.

– Нет, – воспротивилась Георгина. – Я не хочу другой. Пусть останется этот.

То, что Рахарио не только вспоминал, но все это время думал о ней, потрясло ее.

– Расскажи мне о себе, Нилам, – прошептал он.

Под паутиной москитной сетки Георгина рассказывала ему об Индии и о далеком острове в холодном море. О местах, которые лежали за морями, вне досягаемости народа оранг-лаут и их кораблей, Рахарио знал лишь понаслышке. Георгина не замечала, как в ее рассказ вплетались воспоминания, что принесла из Индии еще ее мать; истории от ее отца, сказки, сказания и легенды, на которых она выросла. Ее мечты, надежды и разочарования и былое волшебство, исходящее от Рахарио. Как она в одном месте что-то приукрашивала, в другом что-то опускала, в третьем связывала провисшие нити. Вытянувшись на затхлых простынях, она ткала этот платок в ярких красках, с причудливым узором и сверкающей каймой, простирая его пологом над собой и Рахарио.

Лицом к лицу, они тонули в глазах друг друга и перекидывали мостики между воспоминаниями и переменами, которые принесло с собой время, до тех пор пока дымчатая серость тяжелых туч не проникла к ним, заполнив комнату темнотой.

Грохот грома, шум дождя, который барабанил по крыше, скатывался с нее и шлепался оземь, заставили умолкнуть все слова. Во внезапных вспышках молний они успевали взглянуть друг на друга лишь на долю секунды.

Тонко очерченные губы Георгины. Энергичные, своевольные очертания его подбородка. Прохлада жилистой шеи Рахарио и впадинки вдоль ключиц, видные в вырезе его рубашки. Непокорные вихры волос, остриженных короче, чем когда-то. Намек на ямочку на щеке Георгины, когда она по-особенному улыбалась. Рот Рахарио, казавшийся таким мягким на фоне тяжелой линии его челюсти.

Детали, становившиеся видимыми лишь на мгновение, пока оба вновь не превращались в тени, которые незаметно тянулись друг к другу, привлеченные близостью, теплом другого.

Синий свет ворвался так ярко, что озарил комнату до последнего уголка и больно ослепил глаза; не успел он погаснуть, как грянул гром, так что земля содрогнулась, павильон тряхнуло, и он чуть не завалился в сторону моря. Распоясавшийся демон, лениво удаляющийся в реве и грохоте.