Доспехи бога - Лев Вершинин

И побрел Багряный по земле, бессмертный и бессловесный; все горе мира видел и все стоны слышал — вмешаться же не мог. Ни на клич непокорных, ни на зов праведных не откликался он, и погрязали непокорные во зле, а праведники таились в укрытьях.

Ибо не пришел еще предел горю людскому.

Но никому не ведомо, где тот предел…»

Этот вариант коллегия утвердила единогласно.

Безукоризненный, стопроцентно защищенный от превратностей судьбы наблюдатель и информатор, способный в нужное время переключиться на контакт с местными властями и, произведя должное, совершенно однозначно предсказуемое впечатление, провести предварительные переговоры — на своих условиях.

Точнее говоря, на условиях Федерации.

И пусть потом раскосые мандарины вкупе с бородатыми шейхами, не говоря уж о недоделках из Лиги, грызут себе локти…

Договор есть Договор.

Бюрократы, протирающие штаны в Ассамблее, млея от восторга, единогласно утвердили бюджет проекта, и дело пошло именно так, как оно и бывает, когда за работу платят вдвойне; кибера-разведчика спроектировали и сдали в эксплуатацию уже в начале второго квартала, на пять недель раньше установленного срока.

К сожалению, непосредственный ход работ контролировал некто Резник.

Он же Хомяк…

…Бом-мм!

Я вздрогнул.

Смешливый скелетик, вынырнув из пещерки, вновь занес молот над колоколом.

Бом-мм!..

Антиквариат, разрази его Вечный!

Бом-мм!..

С третьим ударом ожил экран компофона.

— Пора, — сказал Маэстро.

из которой читатель узнает, что иногда разговаривают и те, кому самим Вечным велено помалкивать

Степные люди заявились глубоким вечером, почти ночью, когда закат уже увядал; судя по тому, что темно-багровая полоса, обжигающая далекие лесистые холмы, уже понемногу начала выцветать, бычий час подошел к концу и до волчьего часа оставалось всего ничего. Их, вынырнувших из сумрака, было немного — человек восемь, одеты они были по-разному, кто во что: двое — по-степному, почти в лохмотьях, правда, из дорогой ткани, один, явно городской, — совсем по-господски. На остальных были вполне пристойные куртки и добротные рубахи со шнуровкой на груди, заправленные в широкие шаровары. Зато пояса у всех были одинаковы: широкие, лоснящиеся, схваченные крупными медными пряжками.

Они привязали коней к коновязи под плетеным навесом и долго плескались у колодца, вычерпывая ведро за ведром и не обращая особого внимания на хозяина, растерянно замершего у порога с коротким мечом в руке. Будь хоть немного светлее, Тоббо, пожалуй, нашел бы возможность мигнуть племяшу, и мальчишка, ужом скользнув за плетень, помчался бы в замок извещать кого следует.

А что?

Голова степного дорого стоит, тем паче что Тоббо нужны не сребреники; брат Эрро, взятый за порубку графской рощи, сгинул куда-то бесследно, а скажите на милость — куда? Восемь дюжин плетей положено за такой проступок, но шкура у Эрро дубленая, никак больше недели не стал бы отлеживаться. Видно, беда с братаном, не иначе доискались судейские ярыги и до вольной охоты, а это уже каторгою пахнет. Так что пускай в награду за степных выпустят сеньоры братана, вот и в расчете будем…

Но верховому не ускакать — незваные гости заметят и догонят. Значит, сперва — до тайной конюшни и уже оттуда — в замок. А до Баэля скакать четверть дня, и степь уже почти почернела. Трава в умирающем закатном мареве пока что отливает глубокой сочной прозеленью, но это лишь до той поры, пока самые последние блики не выцветут, а потом она станет темно-синей, как ряса капеллана, а еще чуть позже — фиолетовой, точь-в-точь как плащ орденского рыцаря. И когда совсем почернеет, над степью понесется долгая тоскливая перекличка.

Начнется время волков.

Ночью в степи нехорошо даже и взрослому опытному мужику, кое-каким заклинаниям обученному, да и он не всегда уцелеет, хоть и сидя меж трех костров. А уж мальчишку, пускай и при амулетах, может ни за что ни про что смерть за чуб ухватить. Лютая смерть, безвременная. Бывает, конечно, всякое.

Случалось, не то что из волчьих клыков, даже и от самого Вылки уходили вживе. Тоббо слыхивал о таких, но самому видеть не привелось ни разу; да и то, старики говорят: кто выжил в ночной степи, тому самое дело в город уходить, в вельможном гареме ему самое место, евнухом…

Нет уж, жаль мальчишку. Пусть остается при своем, что в штанах болтается. Не так уж много радостей у виллана. Хотя и то сказать: мальчишка, как-никак, хоть и сын Эрмо-пахаря, а все ж таки и племянник Тоббо, каковой, благодарение Вечному, никак не виллан. Тоббо — бычий пастух. Бычьим же пастухом, худо-бедно, станет не всякий. Недаром же дозволено ему законом, обычаем и сеньором держать дома и пристегивать к поясу по праздникам короткий меч, за который любому из пахарей положена смерть на месте, без промедления и оправданий.

Именно этот меч, плохонький, но острый, обнажил Тоббо, сам не понимая: для чего? Степных — восемь, к драке они привычны, крови не боятся. Если со злом явились — не устоять. Лучше уж выказать покорность — тогда не станут бить, разве что ограбят… да много ли возьмешь у Тоббо?

А озлобишь — пожгут хижину, порежут семью, девчонок понасилуют. Не пощадят и слепенького.

Бывало уже такое, всякому ведомо.

Но и страх показывать нельзя ни в коем разе, потому как степь уважает храбрых…

Поэтому, когда один из пришельцев, тот, что в господском, устав плескаться, стряхнул с липких волос капли и шагнул к двери, Тоббо не поднял оружия, но и не посторонился. А просто встал попрочнее, широко расставив ноги и прикрыв вход в жилище, как и надлежит мужчине, даже если мужчина по рождению виллан.

Степной приблизился — вразвалочку, ничуть не спеша.

Щеголь: одежда совсем новая. Явно не с чужого плеча; покупная. Очень хорошая одежка, такую не всякий сеньор из мелких себе позволить может. Выше жесткого белого ворота — темная холеная бородка и мясистые губы. Глаз не различить. Темно.

— Не суетись, Тоббо, — послышался спокойный голос. — И не бойся. Мы хотим переждать ночь. Только и всего.

— Ты кто? Стой, где стоишь!

— Тоббо, я же сказал: не суетись.

— Ты кто?

Семеро, одетые попроще, отошли от колодца и, приблизившись, сгрудились за спиной чернобородого. Ни один не обнажил оружия, на лицах — спокойствие, похоже даже — не без насмешки. Бледнел закат, где-то вдали, совсем тонко, рванулся к звездам унылый волчий вой и, оборвавшись, завелся снова, но уже оттуда, где густилась ночная мгла. Под навесом беспокойно всхрапнули кони.

— Я — Вудри Степняк. Не слыхал? Тоббо промолчал.