Знак ворона - Дмитрий Вересов

— Нехорошо так про президентов…

Честь и хвала Колину, что именно он, узнав, что Леонида освободили из-под стражи, в Сет-Иль, в Канаде, где почти полгода тот содержался в качестве главного подозреваемого в убийстве Григория Орловского, именно он — Колин, испытывая комплекс вины и ответственности, — пригласил Леню в Лос-Анджелес отдохнуть после канадской каталажки и разбился в лепешку, чтобы Леонида включили в список приглашенных на губернаторский бал.

— О чем это вы там шепчетесь? — спросил Колин, хлопая очередному приветствию, объявляемому Барброй Стрейзанд.

— Так, русские реминисценции, — ответил Леонид.

— Ты погоди радоваться, — вставила Татьяна, — когда вашего-нашего первого россиянского вытащат на подобное шоу, лет через …дцать, у него и не так головка дергаться будет!

— А я вообще с той поры, как оказался на воле, всему радуюсь, — отпарировал Леонид, подхватывая очередной бокал с подноса, проносимого ливрейным лакеем.

— Эта девчонка-следователь, самоуверенная такая и напыщенная, она хоть извинилась? — спросил Колин, попыхивая сигарой и продолжая хлопать, зная, что его все время снимают десятком фото — и видео-камер.

— Мы с ней потом почти подружились, — сказал Леонид, допив вино и ища глазами лакея с подносом, чтобы отдать пустой бокал, — она мне сказала потом, что с самого начала не верила в мою виновность.

— Это они всегда так, все полицейские, когда проколются, потом никогда не признают своей ошибки, никогда, но ты не переживай, наслаждайся жизнью и радуйся… Этой твоей канадской полицейской никогда не попасть на губернаторский бал, разве на вечеринку к мэру деревни Сет-Иль, куда местная знать припрется в джинсах и где под французскую помесь из кантри и дурного шансона, под скрипочку и банджо примется отплясывать, притопывая как у себя в Провансе или Бордо…

— Ты злой, — сказала Колину Таня.

— Я не злой, я адекватный, — ответил Колин.

— Добрые жалеют бедных людей, когда те радуются своим бедняцким глупостям, а ты не адекватен, ты высокомерен, — сказала Татьяна с улыбкой.

— Прощаю только за то, что парфеткам прощают все, — сказал Колин, попыхивая сигарой.

— Парфетка не терпит множественного числа, парфетт — жамэ плюрель, — отпарировала Татьяна, хлопая очередному приветствию.

Зал встречал мэра Нью-Йорка Джулио Каприани вместе с супругой.

— Ну-ну, ладно-ладно, — примирительно запричитал Колин, — вот увидишь, сегодня все будут наперебой искать случая пообщаться с тобой, каждый калифорнийский хлюст-потаскун сочтет за честь потанцевать с нашей парфеткой.

И Колин был прав.

При всей своей эгоцентричности он понимал, что кино не делается в одиночку, что не будь рядом с ним замечательных партнеров — никакими экстра-талантами не добился бы он того, что фильм “Красные рыцари Андреевского флага” продвигался бы теперь сразу по шести номинациям!

Колин не успел пригласить свою спутницу на танец. Как раз в тот момент, когда он открыл рот, собираясь это сделать, рядом выросла могучая фигура Арчибальда Шварцендрэггера.

— Вы не будете против, если я приглашу вашу даму?

— Дама сама вольна решить, с кем она хочет потанцевать, — церемонно ответил Фитцсиммонс. Он сам не знал почему, но ему хотелось, чтобы Татьяна дала этой горе мускулов от ворот поворот. Однако она согласилась. Вложила свою ладонь в железную лапу терминатора.

“Арчибальд не танцует. Он даже ходит с трудом”, — вспомнилась Тане строчка из сборника русских хитов. Диск принес Факноумо, которого она в приступе ностальгии по Родине, каковые редко, но все-таки случались, попросила купить для нее какой-нибудь русскоязычной музыки. И он притаранил пеструю пластинку “Рашен пуперхит”. На девяносто процентов она состояла из песенок в три аккорда с туповатым текстом, где рифмовались любовь и морковь, грусть — ну и пусть, прощай — не скучай, уехал — наехал, целуй — балуй и тому подобное. Создавалось впечатление, что словарный запас модных нынче в России поэтов-песенников не богаче, чем у пресловутой Эллочки-людоедки. Можно только подивиться, как умело выстраивают они из десятка заученных рифм новые комбинации для очередного шлягера.

Например:

Ушла любовь, жую морковь.

Изводит грусть, ну и пусть.

Скажу прощай и не скучай.

Но как только ты уехал, на меня твой друг наехал,

Говорит, меня целуй, а с другими не балуй.

Это была первая композиция. Следом звучала вторая:

Покупал вчера морковь, вдруг почувствовал любовь.

Ну и пусть уходит грусть, ну и пусть!

Ей навек сказал прощай, уходи и не скучай —

Поезд твой уехал. Так я на грусть наехал.

Ты ж, любовь, скорей балуй меня, балуй!

Эй, красавица, целуй меня, целуй!

От прослушивания этих опусов, исполняемых безголосыми юными созданиями, имена которых Татьяне ничего не говорили, ей стало невыносимо грустно. Неужели такая дешевка производится и потребляется на родине Пушкина и Блока? Неужели до такого примитивного уровня сознания докатилась страна Достоевского и Толстого? Неужели русский народ и в самом деле вырождается, догоняя и обгоняя в своей тупости недалеких янки? Только две композиции со всего альбома обратили на себя внимание. Одна была написана на стихи Пастернака. Красивые стихи немного коряво ложились на мелодию, вернее — мелодия была корява для таких стихов. Но на фоне остального эта песня казалась истинным шедевром! И еще запомнилась шуточная песенка про мужиков, которые не танцуют. “Арчибальд не танцует. Он даже ходит с трудом!”

“А ведь правдивая оказалась песня”, — думала Татьяна в то время, как Шварцендрэггер переставлял ее с места на место, обхватив мощными ручищами за торс. Они передвигались по залу какими-то рывками, абсолютно не в музыку. И сколько ни пыталась Татьяна найти в движениях своего партнера хоть какую-то закономерность, ей это не удавалось. И абсолютно не получалось предсказать, когда последует очередной рывок и в какую сторону он будет направлен. “Только бы эта машина не наступила мне на ногу”, — почти молилась Татьяна. Арчибальд тем временем мычал о том, как ему понравилась госпожа Розен в фильме “Красные рыцари Андреевского флага” и что он очень хотел бы видеть ее в качестве партнерши на съемках второго фильма про “Терминатора”. Правда, определиться с ролью, на которую Татьяна могла бы в этом фильме претендовать, они не успели.

Мелодия закончилась, и Таня, пользуясь моментом, выскользнула из железных объятий Арчибальда. Как оказалось, для того, чтобы быть тут же приглашенной Джеком Майклсоном. Этот танцевал очень хорошо. Только периодически хватался то за обвязанное черным платком лицо, видимо, проверял, на месте ли нос, то за ширинку — то ли тоже что-то проверял, то ли многолетняя привычка, переросшая в неосознанный рефлекс. Между прочим, Джек похвалил ее исполнение в альбоме “Дым твоего опиума”.