Возвращение из небытия (сборник) - Валерий Латынин

Поднял меня из постели назойливый междугородный звонок. Телефон буквально захлебывался трелью, чуть ли не подпрыгивая на коридорной тумбочке.

– И в воскресенье покоя нет. Ну что за жизнь?! – возмутилась жена, лихорадочно пришлепывая на щеки и лоб какое-то белое сусло.

Я тоже без особого удовольствия поднял трубку:

– Слушаю.

– Москва? Телефон номер… – затараторил голос телефонистки. – Вас вызывает Карабулак. Говорите.

«Чего ради из Чечено-Ингушетии колотятся? Поздравить, что ли, с праздником решили?» – успел подумать, прежде чем услышал голос абонента.

– Валерий Анатольевич, здравствуйте. Это вас писарь Сунженского отдела Терского казачества беспокоит, Иванов Дмитрий Викторович. У нас беда случилась. Только что убили атамана Александра Ильича Подколзина.

– Как убили? – невольно вырвалось у меня. Скорее не вопрос, а недоуменное восклицание. Кровь плеснула жаром в голову, растеклась по всему телу, делая его безвольным и расслабленным. – Убили Сашу Подколзина?

– Да, – продолжал писарь, – возвращался с кладбища с женой… И его какой-то ингуш двумя ножевыми ударами… в сердце… наповал.

– Что случилось? – недовольно спросила жена, услышав обрывок моей фразы.

– Сашу Подколзина убили в Чечено-Ингушетии, – машинально ответил ей, погружаясь в какой-то затормаживающий слова и действия наркоз, забыв, что на противоположном конце телефонного провода со мной говорит человек. – Он был у нас с группой терцев, которых я водил на прием в Верховный Совет России.

– Валерий Анатольевич, Валерий Ана тольевич, вы слышите меня? – беспокоится голос в трубке.

– Слышу.

– Сообщите атаману Союза казаков Мартынову, в органы сообщите. Нужно срочно что-то делать. Нельзя такое преступление оставлять безнаказанным. Нужно казаков поднимать…

– Когда похороны?

– Во вторник.

– Ваши телефоны?

– …

– Я перезвоню. До свиданья.

Я положил трубку на телефонный аппарат и стоял несколько минут около него как замороженный, не в силах сдвинуться с места, что-то говорить, предпринимать. Перед моими глазами стоял образ погибшего товарища – богатырского сложения здоровяка, энергичного генератора идей и действий сунженских казаков. Еще совсем недавно он устраивал народные гуляния в поселке, с песнями, танцами, пирогами, разносолами. Приглашал за столы соседей-ингушей, чтобы они приобщились к казачьей культуре, ощутили добрый настрой людей, не держали камень за пазухой. А за пазухой прятали даже не камень…

«Саша, Саша, сколько раз тебе угрожали, предлагали подобру-поздорову уехать из этой, волей бездарных правителей ставшей немирной, автономной республики? А ты не хотел предавать могилы предков, их кровью и потом политую и, может, потому такую милую сунженскую землю…»

– И что ты собираешься делать? – выцепляет меня из глубокого погружения в беспокойные думы жена.

– Пока не знаю. Скорее всего, придется собирать правление Союза казаков. Намечать какие-то меры…

– Ну вот, как всегда. Ни выходных, ни проходных. Казаки, казаки, казаки… Вы как дети дурные заигрались. С вас сначала смеялись, а теперь убивать стали. Надоело… У всех мужья как мужья, о семье думают, о куске хлеба в дом. А ты? То над книжками чахнешь, то летишь весь мир спасать, наплевав на самых близких – на меня, на дочку… Да ты же больной, понимаешь? Ненормальный, понимаешь? Тебе лечиться надо, а не мчаться куда попало… Ты же обещал, ты же говорил, что останешься хоть в это воскресенье дома, без своих дурацких правлений, кругов, сходов… Ты же с дочкой собирался побыть…

Между нами начинает метаться и лаять Джери – годовалый серебристый пуделек. Он всегда так реагирует на раздражение хозяев, пытается загасить возникающий конфликт.

– Обстоятельства изменились, понимаешь? Кто мог подумать, что такое произойдет? Все планы летят к черту… Ты же должна это учитывать? – оправдываюсь я, где-то чувствуя свою невольную вину, что не могу сдержать данное слово.

– И не надейся. У меня твои казаки вот где! – жена резко чиркает ребром ладони под белой плямбой вместо лица, на которой выделяются только горящие гневом темные глаза и нервно дергающийся яркий рот.

Когда-то ее глаза излучали другой свет – теплый, ласковый, добрый. Свет любви, обожания, преданности. Где, когда, на каком повороте судьбы потухли они, выстыли и были разожжены иным, сатанинским огнем? Наверное, во время моих длинных и частых отъездов то к новому месту службы, то в бесконечные командировки? А я и не заметил этих перемен. И теперь пожинаю плоды своего невнимания, своей отстраненности…

С тюрбаном полотенца на голове, в длинном махровом халате, она была похожа на злобного факира или безликого джинна. Но у меня нет ни сил, ни желания усмирять ее эмоции. Обрубаю истеричный монолог резким окриком:

– Не поедешь ни на какие развлечения, останешься дома с дочкой!

Как выстрел, хлопает дверь за стремительно выметнувшимся из квартиры халатом… «Пошла по соседкам, кости мне перемывать. Ну, пусть в другом месте пар выпустит. Глядишь, спесь быстрее пройдет».

Джери дрожит и, жалобно поскуливая, забивается под стул в коридоре.

Звоню своему помощнику Виктору Павловичу Безруких, прошу вызвать всех членов правления, сообщить информацию об убийстве в Карабулаке дежурным офицерам МВД и КГБ. Достаю из платяного шкафа форму и начинаю одеваться.

Рядом нерешительно переминается дочка:

– Пап, ты уезжаешь?

– Да, доча. Убили моего товарища. Нужно собрать людей и деньги, чтобы похоронить атамана, как полагается казакам.

– А как же я?

– Ты останешься с мамой. Я надеюсь, что она примет здравое решение. Профилакторий никуда не денется.

Я действительно надеялся, что так все и будет. Что у моей жены, с которой не один пуд соли съеден, в том числе и со слезами о преждевременно рожденных и умерших детях, хватит душевной силы, чтобы побороть соблазн приятельской вечеринки или иного свидания и, если не разделить свалившуюся на меня беду и заботу, то хотя бы посопереживать, понять остроту ситуации.

В это время возвращается «джинн» и раздраженно цедит сквозь зубы:

– У всех свои дела, понимаешь?! Никто не согласился. Понимаешь, ты?

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

Никак не вникну в суть сказанного. Какой-то злобный поток слов, среди которого тонет невыразительная мысль. Случалось, что и раньше мы не понимали друг друга. Каждый слышал свое, не пытаясь воспринять другого более-менее спокойно, а не на волне эмоций. Но на этот раз я не хотел скандала. Большое горе сдерживало мелкое недоразумение, не давало разгореться ссоре из-за, в сущности, пустяка. И поэтому как можно спокойней я говорю:

– Поясни, что ты хотела сказать?