Женщины непреклонного возраста - Александр Цыпкин

Подошла, поздоровалась. Взяла за руку. Знаете, такая мягко-шершавая бабушкина ладонь. Долго держала и смотрела в лицо. И, вроде бы, ничего особенного, только в глазах ее словно пирог остывает. Помните, как в детстве: прибежишь домой с мороза, руки ледяные, в снежки переиграл. А на кухне суета. Гостей вечером ждут, все, включая кота, готовят. И вот из духовки пирог достали. Отрезать кусок не разрешают, но можно на полотенце, его закрывающее, ладони положить, греться и вдыхать запах теста. Не знаю, получилось ли у меня ее взгляд описать, но я старался.

Посмотрела она на меня и говорит:

– Теплый… вы русские теплые…

И ушла.

Мне уж потом наш винодел рассказал ее историю. Думаю, что это правда:

Во время войны в деревню советские войска зашли. Несколько дней стояли. Встретила она нашего паренька. Герой, в орденах, мальчишка, правда, совсем. Один раз даже ночевать остался. Говорят, не было у них ничего, оба скромные, деревенские, целовались только. Утром провожать пошла, а его машина наша армейская насмерть сбила у нее на глазах. Судьба.

Я был вторым русским, которого она за руку держала.

Ничего в этой жизни из сердца не выкинуть. Разве что заморозить на какое-то время. И слава богу.

Умиляет, когда мужчина, пытаясь вернуть ушедшую от него женщину, начинает дарить неистовые букеты. Это как если бы жена в ответ на предложение развестись перемыла бы всю посуду и постирала рубашки.

Как трогательно смотреть на парочки в кафе. Целуются, но кладут телефоны экраном вниз, а уходя в туалет, забирают их с собой.

Деньги пахнут. А московские вокзалы – уникальное место, где в переходах мясо, идущее в столичную мясорубку, встречается с фаршем, выплюнутым Москвой через несколько лет. И те и другие опускают глаза.

Как показывает история, если страна раскалывается надвое, те, кто пытаются удержаться посередине, закономерно падают в пропасть первыми.

Влюбленность: человек ушел, месяц ты лезешь на стену, потом отпускает. Любовь: первый месяц тебя вроде отпускает, а потом лезешь на потолок.

Равно удивляют и те, кто хочет исключить похоть из списка грехов, и те, кто не склонны к ней, и только поэтому считают себя святыми.

Обязательно настанет утро, когда ты закроешь глаза на срок годности йогурта, одиноко лежащего в холодильнике.

Приглашаю папу на свой день рождения: «Ресторан такой-то, бронь на мою фамилию»». «Вообще-то на мою».

Я мнителен. Любой прыщ считаю началом мучительного, но скорого конца. По этой же причине наличие презерватива было для меня единственным условием добрачных отношений.

Но однажды, на втором курсе, вышла осечка. Наутро, протрезвев и осознав все риски произошедшего, я помчался в поликлинику. Доктор сообщил мне о каком-то инкубационном периоде и отправил восвояси.

Следующие несколько дней прошли в тумане, выискивании симптомов, составлении завещания и клятвах всем известным богам принять обет безбрачия в случае выздоровления. В назначенный день, трясясь как советский трамвай, я сдал все анализы и впал в кому, не дожидаясь результатов. Через сутки врач огорошил меня новостью:

– Здоров!

Стоит ли говорить, что я ему не поверил и потребовал пересмотреть свои лживые показания или порекомендовать мне альтернативные анализы.

Осознав, что один из нас должен умереть, доктор отправил меня сдавать спермограмму. Он сообщил, что, помимо нескольких миллионов копий такого же труса, как я, в ней теоретически могут обитать интересующие меня микроорганизмы.

– Поднимись в лабораторию, там тебе все объяснят.

Слово «лаборатория» меня насторожило. В ней периодически доблестно трудилась МОЯ БАБУШКА. Встречать ее в данных обстоятельствах мне, по понятным причинам, не хотелось, но я рассчитывал на мое обычное везение.

Пролетев два этажа, я открыл дверь в нужный кабинет и увидел знакомый профиль. Бабушка. Я зашел, обмяк и торжественно замолчал. Произнести слово «сперма» при бабушке сил не было.

– Ну что? Довеселился? – поинтересовалась Т. Р., протягивая мне что-то среднее между наперстком и маленьким пластиковым стаканчиком. Глаз от микроскопа она не отрывала. Это меня спасло от позорного обморока. (Думаю, врач-венеролог сообщил ей о моем визите по телефону, а как потом выяснилось, и все другие мои анализы смотрела тоже она.)

– Сдашь и сразу неси мне. Инструкция на двери в наше отделение, – отрезала бабушка.

Вышел я сквозь дверь, как Гарри Поттер.

Посмотрев на мензурку, я наконец осознал, что от меня требуется, но все-таки решил ознакомиться с инструкцией. На двери крупными буквами были даны ответы на все мои вопросы:

«Получить в кабинете 143 пластиковый стаканчик. Пройти в кабинет 146.

Путем массажа получить эякулят (это слово я прочел трижды, нервно размышляя, то ли это, о чем я думаю).

Сдать эякулят в кабинет 143 в течение 5 минут. (Кхе-кхе… а что будет, если опоздаю???)»

Массаж меня определенно заинтересовал, хотя я, конечно, понимал, что массажистки в данной процедуре не предусмотрено. Развернувшись с целью поиска кабинета 146, я впервые понял, что это такое – желание провалиться сквозь землю.

Локейшн был следующий: огромный холл, в который выходила дверь бабушкиного отделения с той самой инструкцией, далее приемная стоматологического отделения, и в конце холла – кабинет номер 146. В общем, все сидящие здесь видели, как я читал инструкцию, и понимали, куда и зачем я сейчас пойду. Все сидящие – это две женщины, парализованные первобытным страхом перед бормашиной, которым явно не было дела до моего массажа, и две медсестры, стоявшие в регистратуре стоматологии. Этим как раз не было дела ни до чего другого, кроме моего массажа. Они смотрели на меня в упор с нескрываемым ехидством. Маскировать стаканчик и изображать праздношатающегося было поздно. От моего лица можно было прикуривать.

Понимая, что при таких свидетелях холл я преодолеть не сумею, и уж тем более не смогу выйти из кабинета 146 в здравом рассудке, я решил ретироваться под крыло старшего поколения. Бабушка вопросительно подняла брови. Собрав силы в голосовые связки, я изрек:

– А нельзя ли заняться таким непристойным делом дома? В окружении друзей и при помощи, так сказать, сочувствующих?

– Нет, нельзя – остынет, иди сдавай, мне уходить надо.

После этой фразы я завис. Слово «остынет» в устах бабушки ассоциировалось у меня только с супом, овсяной кашей или в крайнем случае с ингаляцией.

В общем, я застрял в коридоре, так как выйти обратно в холл навстречу фуриям с горящими смешливыми глазами не представлялось возможным. Был вариант минут через пять вернуться к бабушке со словами «не смог», но, во-первых, оставался страх смертельной болезни, а во-вторых, так низко пасть не позволяло мое тщеславие.