Русские не придут - Александр Кабаков

И надо признать, выглядит Генерал-Секретарь даже для своих не таких уж преклонных восьмидесяти четырех прекрасно.

А Солнцевы все строят и строят Можайск… И скоро, видимо, сюда потянутся многие из полумертвого московского центра, потому что Махмуд Коптев и Ким Раменских, которым принадлежит все внутри окружной дороги, никак не поделят между собой Манеж, а вокруг все ветшает, приходит в упадок… Один только двухсотметровый крест, недавно поставленный на всероссийские народные пожертвования в честь Святого Юрия Строителя, сияет золотом над Лужниками.

Шалаши беженцев за окном пошли гуще – въехали в фильтрационную приграничную зону. Несчастные, снедаемые завистливыми мечтами, стекаются сюда отовсюду и оседают лагерями по всей границе.

Недавно «Народное Товарищество Виртуальности», вспомнил он, вездесущее и всезнающее НТВ, провело опрос среди них: почему и от чего бежали из своих стран? Ответы были вполне ожидаемыми: из Республики Восточная Сибирь – от китайского трудового перевоспитания, из Всевеликого Войска – от атаманского суда, из Курско-Орловской Социалистической Освобожденной Военной Области – просто от голода… Тянутся почти бесплотные тени из руин Независимого Ленинградского Округа, прорываются – иногда и с перестрелкой, если наткнутся на пограничников, – вовсе одичавшие люди из радиоактивных лесов вокруг Вольного Коммунистического Пролетарского Брянска… Пробираются подпольщики антиханской группировки «Остров Крым» из Симферополя и молодогвардейцы, русские националисты из Юзовки… Выходят с боями партизанские отряды Законного Антиправительственного Единства Белоруссии… Самые отчаянные вырываются из строго охраняемых станиц Семипалатинской казачьей резервации и лесосек Главного Управления Латвии по антигражданам…

И живут в этих коробках, укрываясь тряпками, жгут костры, ждут экзамена и заветного разрешения. «Такой-то действительно является русскоязычным беженцем, имеет право проживать на территории Славянского Содружества Соединенной России (СССР) и быть нанятым на работу при условии, что на нее не претендует уроженец СССР (б. Московская область)…» А экзамен-то по русскому сдает один из пяти, остальных выдворяют за границу, и они оседают там…

– Граница! – суровым голосом прокричал в коридоре проводник. – Приготовить паспорта и деньги для пограничного контроля!

И тут же сопровождающая парочка возникла в его купе.

– Вы, Юрий Ильич, не волнуйтесь, – затараторил Игорь Васильевич, – если у вас там пара-другая лишних рулларов в кармане, так вы нам давайте, у нас с Сергеем опыт контрабандного провоза богатейший…

– Даже командование благодарностью отмечало, – подтвердил Сергей Иванович, – за контрабанду. Так затырим, что ни один мусор не унюхает…

– А вот жаргоном ты, Сергей Иванович, зря увлекаешься, – перебил старший и вздохнул, – молодой еще…

Чертовы комедианты, подумал он, проклятые комедианты.

– Нет у меня лишних денег, – сказал он. – У меня и разрешенных-то пятисот не набралось…

Тут гэбэшники дружно расхохотались и – продолжая хохотать и повторяя «…ну, Юрий Ильич, вы даете… лишних нет… будут, Юрий Ильич, скоро будут… именно лишние и будут…» – остались сидеть в его купе.

И сидели, пока поезд, вздрагивая и дергаясь, шел мимо пропускного пункта «Можайск-2» и пересекал границу.

Никакой контроль в купе не заглянул.

После границы он решил еще немного почистить текст, хотя за окном неслась уже глубокая тьма, пробитая мелкими огнями на горизонте, и надо бы попытаться заснуть, пока вроде клонит в сон, не то опять бессонница прихватит… Но работа не шла из ума, и бессмысленная тревога дергала, мучила душу.

«…нельзя практическими интересами объяснить, например, чудовищный взрыв национализма, всего за каких-то десять лет разрушивший мировой порядок, который сложился в последней четверти прошлого века.

Нельзя одними практическими интересами объяснить и то, что происходило и происходит в культуре. Сначала она вступила в войну с цивилизацией и, признаем, победила последнюю по крайней мере на уровне предпочтений образованной среды, а затем начала растянутый суицидный процесс – и он уже почти доведен до конца.

Вместе с саморазрушением культуры шло и саморазрушение человеческой души. Нынешний «новый атеизм» вырос из нового религиозного фанатизма прошлого столетия так же естественно, как вырастает сорняк на плодородной, но дурно возделанной почве…»

Поезд набирал скорость, раскачивался все сильнее, пролетавшие мимо станции и грузовые дворы синими огненными лентами разворачивались в окне…

А он уже спал, по-стариковски отдуваясь, завалившись в угол купе, подмостив под ноющий правый бок, под замученную печень, смятую подушку.

Перед тем как закрыть глаза, проделал, мысленно показав печени язык, неизменный уже невесть сколько лет ритуал: открутил бутылочную пробку, налил в старинную оловянную рюмку, с которой не расставался, и проглотил, почти не почувствовав вкуса. Не то чтобы хотелось, но представить себя не мог без этого.

А добывать выпивку становилось все труднее, производство падало вместе со спросом, более молодые давно уже перешли на дешевые синтетические галлюциногены, продававшиеся в лавках вездесущего «Магического кристалла» на каждом углу – наполненный, запечатанный в пластик шприц.

Простой же народ засадил маком все огороды.

Но он упорно покупал из убогих своих доходов постоянно дорожающую водку. Стоял в очередях среди таких же стариков, большею частью знакомых, раздражительных вольнодумцев, дружно ругали власть и жизнь вообще…

Собственно, эти алкоголики, доживающие свой затянувшийся век, и составляли его круг общения. Да иногда звонили или даже забредали домой более молодые, еще барахтающиеся коллеги, которых мысленно, по привычке и не без гордости, называл учениками. Но они долгого разговора не выдерживали, начинали прощаться, клали трубку, спешили к дверям, отказываясь от очередной рюмки – брюзжание его делалось все более невыносимым, а запущенная квартира никогда не проветривалась.

Сон его, как всегда, был неспокоен, не то сновидения, не то бред мучили неясностью, невнятностью, во сне он страдал – потому-то, видно, неосознанно и сопротивлялся засыпанию, жил год за годом в бессоннице. И сейчас наконец-то, впервые после выезда из Москвы задремав, он сразу попал в привычный ад.

Опять приближались выборы, ему, как и тогда, было известно, чем они кончатся…

Он снова видел висящие в воздухе гигантские плакаты, ветер трепал их, и лицо Генерал-Секретаря морщилось не то в улыбке, не то в угрожающей гримасе…

Шла толпа, вопль висел над улицей: «Россия – единство! Россия – величие! Россия – порядок!»

Время от времени прорывался профессионально разборчивый крик: «Губернаторам – конец! Одна страна – одна власть!»