Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина - Чарльз Спенсер Чаплин

Мне все больше и больше нравился этот усатый молодой человек. Вместе мы подолгу гуляли по Клапхэм Коммон, ведя на поводках двух породистых грейхаундов, принадлежавших хозяйке. В то время этот район выглядел тихим и элегантным. Даже аптека, в которой мы иногда делали покупки, буквально источала изысканные ароматы трав, парфюмерии, мыла, пудры и всего остального. До сих пор запахи в некоторых из аптек вызывают у меня приятную ностальгию. Кстати, молодой человек сказал маме, что мне было бы полезно принимать холодный душ по утрам, и его совет помог справиться с приступами астмы. Мне нравился холодный душ, он бодрил и освежал.

Задняя часть нашего сада примыкала к другому дому, где у обитателей тоже было равное с нами количество прислуги. В доме жили трое – молодая женатая пара и их сын примерно моего возраста. Его детская была полна самых разных игрушек. Меня часто приглашали поиграть с ним и оставляли на обед, и мы быстро стали хорошими друзьями. Отец мальчика занимал важный пост в одном из банков в Сити, а мама была молодой и довольно симпатичной женщиной.

Однажды я услышал, как наша горничная доверительно разговаривала с гувернанткой моего нового приятеля, которая говорила, что ее мальчику нужен особый уход. «Да и нашему он тоже не помешает», – ответила горничная, имея в виду меня. Я был в восторге от того, что меня принимали за ребенка богатых родителей. Правда, мне было не совсем понятно, почему она возвела меня до столь высокого статуса. Вполне вероятно, что просто хотела показать, что люди, на которых она работает, занимают такое же положение в обществе, как и обитатели соседнего дома. После этого, обедая в семье своего нового приятеля, я всегда чувствовал себя самозванцем.

День нашего возвращения домой был грустным, если не сказать больше. Но одновременно с грустью я почувствовал и облегчение, потому что мы снова были свободны, не нужно было притворяться и быть приятными гостями. Как сказала мама, все гости – как кексы: если хранить их долго, они становятся твердыми и несъедобными. Вот так оборвались шелковые нити, тянувшиеся к эпизоду сытой и комфортной жизни. Мы снова оказались лицом к лицу со всеми прелестями нашей реальной жизни.

1899 год был эпохой бакенбард. Их носили короли, государственные деятели, солдаты, чиновники и все остальные Крюгеры, Солсбери, Китченеры, Кайзеры и игроки в крокет – всех не перечислишь. Это была эпоха помпезности и абсурда, фантастического богатства и не менее фантастической нищеты, полного разгула политического ханжества в газетах и журналах. Как всегда, бедная Англия жестоко страдала от разного рода посягательств и несправедливостей. Взгляните, например, на бурских фермеров в Трансваале – они воевали как хотели, никаких правил! Стреляли в наших бедных солдат в красных мундирах, а сами прятались за всякими там скалами и холмами! В конце концов военное министерство вынуждено было принять меры и переодеть наших солдат из красного в хаки. Если буры этого хотели, то считайте, что они свое получили.

Я много узнал о войне из патриотических песен, куплетов и даже надписей на сигаретных пачках с портретами наших генералов. Понятное дело, нашими противниками были самые беспощадные злодеи в мире. Вот они окружили Ледисмит – и вся Англия погрузилась в траур, а вот мы освободили Мафекинг – и вся Англия возликовала. Наконец мы одержали победу, мы выстояли. Все это я слышал от всех и каждого, но только не от моей мамы. Она вела свою собственную бесконечную войну с обстоятельствами.

Сидни было уже четырнадцать, и он больше не ходил в школу, а поступил на службу в почтовое отделение разносчиком телеграмм. Деньги, которые приносил Сидни, и мамина швейная машинка помогали нам кое-как сводить концы с концами, хотя, конечно же, мамин вклад был не таким весомым, как вклад Сидни. Мама работала на швейную мастерскую, получала за работу поштучно: ей приносили крой, и она сшивала блузки на машинке – один шиллинг шесть пенсов за дюжину. Мамин рекорд был пятьдесят четыре блузки в неделю, за это ей заплатили шесть шиллингов девять пенсов.

Часто поздней ночью я лежал в кровати в нашей комнатушке и смотрел на маму, низко склонявшуюся над швейной машинкой, пока не засыпал под мерный шум механизма. Если мама работала всю ночь, это значило, что наступает финансовый кризис, – у нас постоянно была проблема с уплатой очередного взноса за машинку.

Нам не удалось избежать проблем и в этот раз. Сидни вырос, и ему нужна была новая одежда. Каждый день, даже по воскресеньям, он носил форму почтальона, и мальчишки, его школьные друзья, начали над ним подшучивать. Пару выходных он даже отказывался выходить из дома, пока мама не купила ему костюм из саржи синего цвета. Не знаю как, но ей удалось собрать аж целых восемнадцать шиллингов. Конечно же, это больно ударило по нашему бюджету, и мама была вынуждена относить костюм в ломбард каждый понедельник, после того как Сидни уходил на работу в своей почтовой форме. В ломбарде ей давали семь шиллингов. Костюм мама выкупала по субботам, чтобы Сидни было в чем гулять в выходные. Эта еженедельная операция превратилась в привычку, растянувшуюся на год, пока вдруг не грянул гром!

Как-то утром в понедельник мама отнесла костюм в скупку, но приемщик вдруг замешкался.

– Извините, миссис Чаплин, но мы не можем дать вам семь шиллингов за костюм.

– А что случилось? – растерянно спросила мама.

– Мы больше не можем рисковать. Вот посмотрите – брюки совсем протерлись, – приемщик просунул руку в штаны, – они просвечивают!

– Да, но я их выкуплю уже в субботу, – сказала мама.

Но приемщик только покачал головой:

– Могу дать только три шиллинга за жилет и курточку.

Мама редко плакала, но это был такой неожиданный и тяжелый удар, что она вернулась домой в слезах. Она прекрасно понимала, что без семи шиллингов в неделю она просто не сможет нас прокормить.

К тому времени моя одежда тоже пришла в полную негодность. Все, что осталось после выступления с «Восьмеркой ланкаширских парней», превратилось в пеструю груду обносков. Заплатки были везде – на локтях и коленях, на ботинках и чулках. И вот в таком непотребном виде меня угораздило нос к носу столкнуться с моим приятелем из Стоквелла. Не знаю, что он делал в Кеннингтоне, но я был настолько ошарашен, что даже не спросил об этом. Он по-приятельски поздоровался со мной, но я видел, как его взгляд скользнул по моим обноскам. Как можно более небрежно, но самым светским тоном я объяснил, что одет во все старое, потому что иду домой после занятий в школьной плотницкой мастерской.

Увы, мои объяснения его мало интересовали. Он постоянно отводил глаза в сторону, явно пытаясь спрятать от меня свое удивление. Потом он спросил меня о маме.