Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер

25 мая я написал отцу, что в полку меня ожидал «сердечный и очень хороший» прием. Я уже встретил многих людей, которых знал. Спокойствие на наших позициях «пошло мне на пользу». (Я находился в довольно сильном напряжении.) Только время от времени наблюдался беспорядочный артиллерийский или минометный огонь. Но скоро, говорилось в моем письме, я должен был «привыкнуть» к жизни на фронте, и необходимое спокойствие вернется. Я благодарил отца за то, что он и мать научили меня сделать правильную, истинную христианскую веру частью своей жизни, потому что ее подлинная ценность лучше всего познается на фронте. Я писал, что мне очень помогал Новый Завет, который дал мне отец. Он написал для меня посвящение из 90-го псалма: «Тысяча падет возле тебя и десять тысяч по правую руку от тебя, но ты поражен не будешь». Поэтому я был «преисполнен уверенности». Бог проследит за тем, чтобы все было хорошо.

Нашим ротным командиром был обер-лейтенант «Жорж» Хентшель из Верхней Силезии. Старшиной роты был обер-фельдфебель Палиге из Троппау. Оба они были призваны из запаса и еще в 1942 г. были награждены Германскими Золотыми Крестами. Мои товарищи Вальтер Хеншель и Людвиг Поповски были взводными командирами в 11-й и 7-й ротах, а я командиром взвода в 10-й.

Протяженность траншей на участке роты составляла один километр. Правый фланг состоял из отрезка «почтового тракта», проходившего через деревню Иваново. От находившихся в ней когда-то домов остались только обугленные бревна и части стен. Два взвода роты находились в траншеях в главной полосе обороны. Третий был выдвинут вперед в качестве сторожевого охранения. Расстояние до противника от нашего участка составляло 1800 метров. Сторожевые посты располагались в 800 метрах перед нами. Именно на такую дистанцию были установлены наши винтовочные прицелы. Время от времени русские выпускали одиночные снаряды из миномета или из «рашбума». «Рашбум» было названием, которое мы дали русскому полевому орудию, противотанковой пушке, которая била по цели прямой наводкой так, что звуки выстрела и разрыва снаряда почти сливались в один. Такой звук передавался словом «рашбум».

Настроение у людей было замечательным. Зима прошла, и они пережили отступление. Осознание своего превосходства над противником стало укореняться снова. «В такой войне мы можем держаться годами», считали они. В боях под Гжатском участвовал только второй батальон, но не третий, в котором я теперь находился.

По опрометчивости я взял с собой на фронт свои золотые карманные часы. Я носил их в алюминиевом футляре, в котором с одной стороны было окошко из целлофана, через которое можно было видеть циферблат. Но было трудно каждый раз доставать его из кармашка, вшитого в нательный пояс. Так как я мог получить положенные мне водонепроницаемые наручные часы со светящимися цифрами на черном фоне, я рискнул послать карманные часы домой. Они дошли. Хотя уверенности в этом не было, поскольку, несмотря на самые суровые наказания, случаев воровства было много. От воров не была застрахована даже полевая почта. Это были часы, которые я получил от Рудольфа Ленера в качестве подарка на конфирмацию. До этого они в течение многих лет лежали на его письменном столе.

Как-то раз позиции объезжал командир дивизии генерал-лейтенант Мельцер. Он был удовлетворен их состоянием, но сделал мне замечание за то, что я не носил подворотничок. На самом деле, у меня его и не было, и вместо него я носил красивый пурпурный шарф из шелка. Однако, чтобы не нарваться на неприятности, я засунул его под китель. Носить такие шейные платки в гарнизонах было бы немыслимо, но здесь, на фронте, начальство смотрело на это сквозь пальцы. Тот факт, что генерал меня «подловил», еще долго не давал мне покоя.

Однако этот день выдался тихим, ярко светило солнце, и я решил позагорать на травянистом склоне позади блиндажа. Но вскоре я почувствовал, что могу уснуть, и испугался. Это было небезопасно. Рядом со мной мог упасть снаряд, а я лежал на открытом месте. В другой раз русские, вместо того чтобы беспокоить нас снарядами, без всяких видимых причин в течение четверти часа, как одержимые, вели огонь из всех видов стрелкового оружия. Обстрел не мог нам повредить ни в блиндаже, ни в траншеях. Но было беспрерывное чириканье, жужжание и свист, а поскольку не было никаких взрывов, то звук был по-своему уникальным. Когда начался обстрел, ординарец ротного командира находился на открытом месте и получил ранение в ступню как раз в тот момент, когда он мочился.

В относительно спокойных условиях позиционной войны командирам подразделений приходилось выполнять обязанности «ответственного за несение службы». Когда наступала моя очередь, я должен был в ночное время проверять весь участок роты и передовые посты. Приходилось проверять также и стыки между нашей ротой и соседними подразделениями. Такие выходы за пределы основной полосы обороны были волнующими и небезопасными. В любой момент можно было натолкнуться на русский разведывательный дозор. В темные ночи, как говорили, случалось так, что иваны захватывали наших солдат, набрасывая на них одеяло. Надо было продвигаться как можно тише, останавливаться и прислушиваться.

Кроме того, мне было поручено выполнять еще одно задание. Я должен был проводить беседы с солдатами батальона с целью оказания им «моральной поддержки» на основе предоставленных мне материалов. В таких случаях надо было ходить по блиндажам. Темы были такие:

Учитывая тот факт, что в других батальонах нашего полка такую задачу выполнял офицер в звании капитана, в то время как я был всего лишь лейтенантом, я этим очень гордился. «Приходится разрываться на части», писал я матери 3 июля.

Однообразие и относительное спокойствие создавали почву для бесконечных слухов. Когда мы стояли в Иваново, пошли разговоры о том, что дивизию отведут с фронта и перебросят в Грецию. Как обычно, слух пришел на передовую из тыловых подразделений. Каптенармус поспорил с нашим старшиной на бочку смоленского пива и конечно проиграл. Урегулировал ли он свой спор со скептически настроенным Палиге, или нет, я так и не выяснил.

В это время неожиданно к войскам пришло обращение принять участие в конкурсе на разработку эскиза «Фронтового Креста». Фронтовики сами должны были представить свои предложения относительно нового ордена. Он должен был иметь форму креста и обозначать, служил ли его обладатель в боевых частях или в тыловых подразделениях, а также срок службы. Командир роты и я вместе с ним усердно разрабатывали свои предложения, вдохновляясь в основном бутылкой коньяка, которую обер-лейтенант выделял из своего воскресного пайка.

Появились указания на то, что русские планировали наступление. Они вели пристрелочный огонь по нашим позициям, используя снаряды с дистанционными взрывателями. Такие снаряды взрывались еще в воздухе. Таким образом, можно было оценить точность огня. С нашей стороны, над фронтом противника действовал двухфюзеляжный самолет Фокке-Вульф. Он проводил ближнюю разведку посредством аэрофотосъемки. Этот самолет летал среди бела дня, и огонь противника редко его беспокоил. В это время суток русские спали.