Музей моих тайн - Кейт Аткинсон

Джек знал, что Фрэнк считает его предателем. С собаками работать легко, псарни достаточно далеко от передовой, там безопасно — во всяком случае, безопасней, чем в стрелковом окопе. Фрэнк высказывал это мнение громко и неустанно любому желающему слушать. Он часто недоумевал, как это Джек отхватил себе тепленькое местечко, пока Джек не сказал ему, что получил назначение через брата Иннес-Уорда. «Ну ты и ловко устроился», — сказал Фрэнк однажды, наткнувшись на Джека. Место Фрэнка было в окопе обеспечения, но он пошел за Джеком в стрелковый окоп, куда Джек повел Бруно, чтобы проложить телефонный провод. Псу на спину прикрепили катушку провода, и он побежал прочь, навострив уши и виляя хвостом, будто на прогулке в парке. Часть телефонной линии проходила по ничьей земле, и Джек лег животом на бруствер, ободряюще посвистывая Бруно и стараясь не слышать Фрэнка, который никак не мог заткнуться. «Меня убьют», — без конца повторял Фрэнк. Он воскрес из мертвых и очень боялся, что снова придется умирать. Он теперь непоколебимо верил в то, что смерть неминуема.

— Меня разнесет на куски, а ты с этими проклятыми собаками останешься жив и невредим. И тогда ты поедешь домой и женишься на Нелл, и будешь жить в тепле и холе, а я буду гнить в холодной земле, а знаешь почему? Потому что ты умеешь ловко устраиваться, а я нет.

Джек не сводил глаз с большого пса, который все быстрее бежал к нему, — вот осталось лишь несколько ярдов.

— Ты больше расстроишься, если снайпер пристрелит этого дурацкого пса, чем если убьют меня, — прошипел Фрэнк, когда тяжелая собака свалилась с бруствера в окоп и Джек приласкал ее и угостил вкусняшкой из кармана.

Джек промолчал: сказать ему было нечего, потому что Фрэнк был прав. Бруно значил для Джека больше, чем Фрэнк.

Сердитый Фрэнк все торчал рядом, ожидая услышать какие-нибудь слова, от которых ему станет легче. Но полегчало бы ему только от обещания, что он не умрет, а такого обещания Джек не мог ему дать. Он снял катушку провода со спины Бруно и уложил в вещмешок. Потом открыл клапан нагрудного кармана, вытащил что-то маленькое, странной формы, и сунул Фрэнку. Фрэнку на миг показалось, что это собачья лапа, но для собачьей она была слишком маленькой.

— Это кроличья лапка, на счастье, — сказал Джек, развернулся, позвал собаку, и они ушли по окопу и завернули за угол, прежде чем Фрэнк успел сказать хоть слово.

Джек много думал о том, что сказал Фрэнк. Отчасти ему было стыдно, что ему теперь на всех более или менее наплевать, но отчасти стало легче от сознания неминуемой смерти. Он представил себе, как возвращается домой, женится на Нелл, становится отцом, постепенно старится, — и это было так абсурдно, так неправдоподобно, что он засмеялся. Он прямо видел, как возвращается домой с работы, как Нелл в фартуке бежит накрывать на стол к ужину, как он возится в огороде летними вечерами, как водит сыновей на футбол. Представлять себе все это было легко, но наяву этого никогда не случится. С Нелл ему в любом случае жизни не было бы. Сначала она ему понравилась своей мягкостью — она была такая тихая, кроткая, — но теперь эта мягкость сильно смахивала на глупость. Если Джек сейчас и думал о какой-нибудь женщине, то скорее о Лилиан. Она гораздо живее, и у нее такие красивые раскосые глаза, совсем кошачьи, и, глядя на нее, начинаешь думать, что она втайне смеется надо всем, словно знает, как нелеп этот мир. Лежа без сна в темноте, Джек вспоминал и других. Малькольма Иннес-Уорда. Маленькую собачку Дженни и ее удивленно-доверчивые глаза. Но больше всех он думал про Альберта.

Он вспомнил Альберта и жаркий день много лет назад, когда они купались в Узе. Альберт плюхнулся на живот на берегу и, блестя мокрой спиной, как рыба, сказал:

— Мы с Фрэнком учили друг друга плавать вот тут, прямо на этом месте.

Джек сел и стал разглядывать кожу на спине Альберта, которая была прекрасней, чем у любой женщины. Альберт засмеялся — приглушенно, потому что лежал, уткнувшись лицом в руки.

— Что ты смеешься? — спросил Джек, потому что лопатки на спине Альберта содрогались от смеха.

Очень легко было представить, что сейчас сквозь шелковистую кожу пробьются бугорки крылышек. Джек сделал над собой усилие, чтобы не протянуть руку и не погладить косточки в том месте, откуда должны были прорасти крылья, и снова спросил:

— Что ты смеешься?

Но Альберт вскочил и снова нырнул в реку, а Джек так и не узнал, почему он смеялся. Может, просто от счастья. У Альберта была просто потрясающая способность испытывать счастье. Когда они расстались — Альберту надо было сворачивать на Парк-Гров-стрит, а Джеку дальше по Хантингтон-роуд, — Альберт крикнул ему вслед:

— Хороший денек у нас выдался, а?

Потом, когда Альберта не стало, Джек понял, что тот собирал хорошие деньки, как другие коллекционируют монеты или открытки.

* * *

Фрэнк даже не удивился, узнав, что Джека убили. Он узнал все от своего приятеля, который был свидетелем происшедшего. Пепа, маленького джек-рассел-терьера, послали из передового окопа в тыл с сообщением, что нужны обоймы для «льюисов», и он поскакал, как обычно, яростно вертя коротким хвостиком, отчего казалось, что он виляет всем телом, и его ударило в верхней точке очередного прыжка. Он упал на землю с диким визгом — ему раздробило шрапнелью заднюю лапу, а он непрестанно пытался подняться на ноги и побежать дальше. Джек кричал Пепу, звал его, пытаясь как-то подманить к себе, но бедный песик был слишком тяжело ранен. Все свидетели говорили одно и то же: пули свистели градом, но Джек пополз к собаке, не переставая ее звать и подбадривать. Может быть, вспомнил про девочку Флору, которая отправила своего любимца на фронт. Джек не дополз до Пепа — рядом взорвалась граната и разнесла его на куски, а Пеп продолжал душераздирающе выть. К счастью, один британский снайпер изловчился и пристрелил собаку. Снайпера звали Джорджи Мейсон — он-то и поведал Фрэнку всю историю. Он сказал, что, если бы пришлось слушать этот вой еще хоть минуту, он бы сам застрелился.

Что стало с Бруно, Фрэнк не знал, но судьба Бетси была печальной. Бетси не желала работать ни с каким другим дрессировщиком и некоторое время непрестанно бегала между передовой и псарней, ища Джека. Потом начала слоняться вокруг или ложилась на землю, так что об нее все спотыкались и обзывали нехорошими словами. В конце концов лейтенант отвел ее в сторону и пристрелил, потому что никто уже не мог смотреть в ее тоскливые глаза.

Фрэнк, получив кроличью лапку, зажил безбедно, как по волшебству, и смерть больше не заглядывала к нему до самого 1942 года. После перемирия он вернулся домой и женился на Нелл, которая уже убрала колечко с жемчугом и гранатами к другому колечку, с сапфировой крошкой, и ни разу не взглянула на них, пока не вытащила из комода тридцать лет спустя, чтобы подарить Дейзи и Розе на крестины.

* * *

Свадьба была скромная, с венчанием. Нелл надела сиреневое платье, а Лилиан — серое, и, увидев их обеих в перчатках с жемчужными пуговками и больших шляпах с невесомой вуалью, Фрэнк подумал, что они похожи на порхающих бледных мотыльков. Он жалел, что не может жениться на обеих, — не потому, что любил Лилиан (она была слишком умна, слишком язвительна), но для того, чтобы беречь и охранять и ее тоже. Ему казалось, что теперь очень важно беречь и охранять всех, кто остался в живых. Когда они с Нелл за минуту до отправки в свадебное путешествие (они поехали в Озерный край — почему-то мысль о Скарборо у обоих вызывала неловкость) выглянули из окна вагона, помахать горстке провожающих (Рейчел, Лилиан, Тому с Мейбл и матери Перси Сиврайта), Фрэнку померещилась меж них его старая приятельница смерть, и он почему-то не усомнился, что она явилась за Лилиан. Потом он, конечно, понял, что не за Лилиан, а за Рейчел, — та упала замертво, стоило поезду скрыться из виду.