Марлен Дитрих - К. У. Гортнер

Профессор не обернулся, но втянул голову в плечи – приготовился к поражению. Как только я сделала шаг к нему, он прошептал:

– Вы не понимаете, я не хочу потерять вас, не могу. Вот почему лгал.

Я замерла на месте. Райц сухо кашлянул:

– Я глупец. Думал… я люблю вас.

От звучания этих слов что-то внутри меня захлопнулось наглухо, а от нанесенного ими удара что-то другое распахнулось. Я не могла до конца в это поверить. Он завышал мне оценки в табеле, чтобы я осталась здесь. Женатый человек, у которого есть дети. Германия бедствовала. Даже влиятельные профессора нуждались в средствах на оплату счетов. Если он думал, что влюблен, значит трусил. Я была его ученицей, в два раза моложе, и вполне могла разрушить всю его жизнь. Он, вероятно, слышал, какие о нас ходят сплетни, и хотел опровергнуть их, пряча свои желания за фальшивыми похвалами, а сам тем временем прикарманивал деньги моей матери. Это был ужасный, жалкий обман, и мне вдруг пришла мысль испытать искренность Райца.

– Вы любите меня и потому лгали, – сказала я, протягивая ему платок. – Как жестоко!

Он попятился:

– Что ж, вы должны ненавидеть меня.

Да, мне следовало бы его ненавидеть, причем настолько, чтобы пойти прямиком к декану и все рассказать. Теперь профессор Райц не вызывал у меня особого почтения. Но я не двигалась, потому что ощутила ту тайную силу, которая давала мне власть над ним, – силу, что таилась во мне все это время. Он разрушил мои мечты, но я сама заполонила его фантазии. В этот момент я решила отбросить осторожность, швырнуть ее под ноги вместе с обломками моих радужных ожиданий. Я сделала это от отчаяния и злости, а еще чтобы отомстить за себя и удостовериться, что разрушения основательные и он не забудет меня никогда. Если мне не суждено стать мастером в игре на скрипке, если он украл у меня надежду, я заберу у него то, на что уповает он.

Вложив платок в руку Райцу, я сказала, не отпуская его ладонь:

– Ненависти к вам я не чувствую. Не знаю почему, но не чувствую.

Он замер:

– Вы… вы думаете, я могу вам понравиться?

Я посмотрела на него оценивающе:

– Поцелуйте меня. Тогда и узнаем.

Он запер дверь и бросился на меня, впился в мои губы и гортанно застонал, засовывая руки, эти свои покрытые венами руки с заостренными пальцами, мне под платье, пока не нащупал мое потаенное место, отчего я испуганно ахнула. Это было не похоже ни на одно из ощущений, испытанных мной прежде. Незнакомые пальцы углублялись в меня, и хотя я желала оставаться равнодушной и не терять головы, но вдруг услышала собственные стоны и стала льнуть к нему бедрами. Животная страсть взяла верх. Я делала именно то, в чем обвиняли меня люди, и жестокую правду этого невозможно было отрицать.

Профессор уложил меня на пол рядом с чехлом от скрипки. Он не снял ни пиджака, ни рубашки, ни галстука – был настолько возбужден, что просто спустил брюки и теперь возился с чем-то, вынутым из кармана, – с какой-то резиновой штучкой, которую натянул на набухший пенис.

– Я не хочу причинить тебе боль, – пробормотал он.

– Вы не причините, – ответила я.

Но все же меня пронзила резкая боль. Дыхание прервалось, внутри все горело, но я не жаловалась. Это было мое наказание и моя награда, это было то, что я заслужила. Он тяжело скакал на мне, выгибая спину и шумно дыша. Потом вдруг весь затрясся, заставив меня сжать зубы, чтобы не вскрикнуть, рывком выдернул из меня пенис и сцепился с презервативом, изливая семя на мое бедро.

Через мгновение он издал тяжкий вздох:

– Gott mich retten[35], ты была девственницей.

– Нет. – Я взяла в ладони его лицо. – Господь тут ни при чем. Я этого хотела.

Райц закусил губу и посмотрел на мои колени:

– Хм, откуда тебе знать, чего ты хочешь? Ты едва стала женщиной. – Он нежно поцеловал меня, и я ощутила его солоноватый вкус и запах курева. – Я не знал, – пробормотал профессор, – казалось, ты… более опытная.

Делал ли он такое прежде? Мне хотелось думать, что нет, однако его удивление насторожило меня: вероятно, подобные истории с ним уже случались. Я, может, и была первой его девственницей, но явно не стала первой, кого он соблазнил. Только складывалось ощущение, что на сей раз соблазнила его я, и это меня радовало. В отношении соблазна таланта мне было не занимать.

Поднявшись, профессор заправил в брюки мятую рубашку и застегнул ремень. Смотреть в мою сторону он стыдился. Я села, привела себя в порядок, а когда встала, ощутила прилив тошноты, пошатнулась и почувствовала, что трусы намокли от крови. В паху ныло, наверное, боль продлится несколько дней.

– Это непростительно, – произнес профессор. Он выудил из пиджака сигарету и зажег ее трясущимися руками, хотя курить в помещении было запрещено. – Мне нет прощения, – повторил он.

Я задумчиво посмотрела на него. Такие слова должна была бы бросить ему я, но, очевидно, его чувства вины хватило на нас двоих. И сказать по правде, хотя и болезненно, но это не было абсолютно неприятно. Будь у нас побольше времени и нормальная кровать, мне могло бы понравиться. Райц не был незрелым юнцом, делающим неприличные жесты, он не собирался хвастаться своей победой перед приятелями. Ему нужно будет действовать осмотрительно, чтобы сохранить репутацию. То, что мы сейчас совершили, может навредить ему даже больше, чем мне. Меня привлекала секретность того, что нас объединило. Наконец-то у меня было нечто такое, что я получила благодаря собственной свободной воле. А если посмотреть на вещи более практически, я смогу остаться в Веймаре под опекой Райца. Мне не придется признаваться в своих неудачах матери и возвращаться домой, где я неизбежно столкнусь с проблемой, как жить дальше, решение которой еще не найдено.

– Я бы не возражала, если бы мы сделали это еще раз, – огорошила я профессора, когда он наклонился, чтобы поднять с пола чехол от моей скрипки.

Недавний любовник испуганно замер, глядя, как я, взяв чехол, направилась к двери. По выражению его лица было ясно, что такого развития событий он не предвидел.

– Я подам в отставку! – выпалил Райц, и в его голосе послышалось отчаяние человека, доведенного до крайности, но все равно жаждущего того, что может быть для него опасным. – Скажу, что болен и не могу больше преподавать.

Положив ладонь на круглую ручку двери, я остановилась:

– Зачем?

– Потому что должен это сделать! – крикнул Райц.

Он выглядел совсем потерянным, будто только сейчас понял, какими могут быть последствия дефлорации девушки на полу учебного кабинета. Мне хотелось засмеяться при виде раскаяния, охватившего профессора. Как это было глупо! Он мог лгать мне, моей матери, своей жене и всей консерватории и вот теперь, когда получил желаемое, чувствовал одни только угрызения совести. Как ребенок, подумала я, который жалеет о сломанной игрушке после того, как обращался с ней слишком грубо.