А печаль холод греет - Дайана Рофф

Зачем, когда становилось так хорошо?

– Мы…

– Я видела вчера, как ты шла с каким-то мальчиком со школы, – Филис не дала мне ничего сказать, отстранившись и бодро идя дальше по аллее. – Кто это?

– Ты следила за мной? – подозрительно покосилась я на неё.

– Да, а что? – та была так удивлена этому, словно не понимала, в чём проблема. – Ах, да, прости, я забыла, что у людей не принято следить друг за другом.

– Ты так говоришь, будто сама не являешься человеком, – против воли улыбнулась я.

– Ах, да, прости, я забыла, что сама я человек.

– Ах, да, прости, ты забыла, что не надо начинать каждое своё предложение с «ах, да, прости, я забыла».

– Так что это был за мальчик? – тут же переключилась девушка, будто мы сейчас ни о чём не спорили, что на мгновение ввело меня в ступор.

– Хэмфри Филдинг, – ответила я, не видя смысла скрывать.

Филис на мгновение замерла, странно посмотрев на меня, точно что-то знала, но уже в следующую секунду привычно улыбнулась.

– Что это за мальчик такой?

– Брат моего… парня, – никогда ещё не говорила, что у меня был парень.

Вновь странное выражение лица, а затем – улыбка.

– У тебя есть парень?!

– Да, а что?

– Ты мне казалась почему-то очень одинокой, словно тебе не хватает любви, – Филис склонила голову на бок, пристально изучая меня, отчего я ещё больше занервничала. – И как его зовут?

– Джозеф.

От его имени, так легко произнесённого вслух, я почувствовала ещё большое тепло, а вместе с ним – нежность и доброту. Это имя наполняло меня всевозможными запахами леса, ночного города и тишины. Это имя – одинокий горящий фонарь, а я – мотылёк, что летел к нему, дабы уничтожить одиночество. Смешать свой мрак со светом.

– А зачем он попросил тебя проводить Хэмфри до дома? – с любопытством вновь задала вопрос Филис, чуть ли не прыгая на месте от возбуждения.

– Я ему всегда во всём помогаю, что бы он ни попросил у меня, – искренне заявила я.

– Даже если это убить человека? – рассмеялась она, а затем резко стала серьёзной. – Прости, это вышло глупо.

– Но и ты не самое умное существо на свете, – ядовито сказала я, оскорблённая её словами.

Девушка вдруг остановилась, её лицо стало умоляющим, как в мультиках со «щенячьими глазами», ноги немного подогнулись в коленях, словно она хотела стать ниже, а взгляд устремился вверх.

– Ну, я не хочу, не хочу!.. Ну, пожалуйста, мам, пожалуйста! Купи мне, купи! Я не заболею, обещаю! Пожалуйста, купи мне! – она выпрямилась, сделала лицо пафосно-недовольным, закатила глаза. – На, подавись, лишь бы ты отстала от меня.

Наблюдая это странное представление, я вздрогнула от последних слов, догадавшись, что Филис копировала сначала маленькую девочку, а потом её мать, которая так грубо и жестоко отнеслась к собственной дочери. Но сказать я ничего не успела, как девушка продолжила копировать бабушку: наклонилась, сгорбившись в спине, и сделала вид, что идёт с тростью:

– Пенсия маленькая… жить совсем не на что, налоги большие… пойти работать некуда, никуда не возьмут… да и старая я, слепая и кривая. В наше время всё было по-другому, лучше… Ты бы пошёл, внучек, работать. На одной моей пенсии и сумме в банке мы долго не проживём… Слышишь, а, внучек? – она вновь выпрямилась, согнула руку так, словно держала телефон, и сделала совершенно равнодушное лицо. – Да слышу я, ба, слышу, не глухой в отличие от тебя. Не пойду я работать, я учусь, – и тут же Филис согнулась, изображая снова бабушку. – Меньше играть надо в свои компьютеры и телефоны! Совсем от них отупеешь и разленишься! И уважать старших тоже надо…

Я восхищённо наблюдала за ней, ожидая продолжения, но ничего не последовало. Она просто вновь выпрямилась, её лицо выражало глубокое сострадание и искреннее желание всем помочь. Я никогда ещё не видела Филис такой – опечаленной и беззащитной, точно старая боль прошлась чувствам, добавляя в каждую чашку немного слёз, немного яда, немного тьмы. Немного – но так существенно для загрязнения холста души.

– Зачем ты…

– Эти люди… люди, люди, люди, – собеседница покачала головой. – Они всё ходят здесь и ходят… А я их порой слушаю. Хочется знать, о чём они говорят, чем живут. А везде всё одинаково: от маленьких детей до старушек. Кто-то кого-то любит сильнее, поэтому не проявляет агрессию или грубость, но чаще всего все живут этой лживой любовью, скрывая своё безразличие ко всему… Когда-нибудь мы состаримся и будем отчаянно ждать своей смерти. Будем мечтать, как наши близкие оплакивают скользкое тяжелое тело. Дрожащей рукой будем писать завещание какому-то очень любимому человеку, которому на нас наплевать, и будем скорбеть по тем, кого однажды безвозвратно потеряли.

Она обвела взглядом зимний парк, где в такт её словам качались деревья и сверкал снег на солнце, и привычно улыбнулась, встретившись со мной взглядом.

– Не знаю почему, но я уже чувствую себя старой. Меня как магнитом притягивают добрые старые люди, мне нравится пряный запах старой книжки, нравится провожать в одиночестве закат и обращаться к богам, когда что-то идёт не так. Нравится писать в тетради своими совершенно разными почерками, нравится танцевать у телевизора под ламбаду. Мне нравится прошлое, нравится ностальгия по тем временам, когда меня не было даже в планах. Когда пересматриваю фотографии своих далёких-далёких родных, мир вокруг приобретает краски. Такие же жёлтые и тёплые оттенки, меня словно окутывают уютом Высшие Силы, они заставляют меня чувствовать душевность людей двадцатого века сквозь время. Время тает на кончике моего языка. Я будто бы живу в тех восьмидесятых или девяностых годах, словно становлюсь маленькой частичкой той системы, где в моде была любовь, но точно не было меня.

В горле пересохло от её откровения, которое так внезапно проявилось после такого же внезапного причудливого копирования других людей. И главное к этому ничего не шло – только что мы разговаривали о Джозефе и Хэмфри, как Филис неожиданно переключилась на совершенно иную тему. Она была как волна во время бури: от эмоций и бешеных мыслей её бросало то туда, то сюда. Но даже после её слов я не понимала, почему с ней так происходило. Что с ней случилось когда-то далеко в прошлом?..

– А что же сейчас? – тихо спросила я, боясь нарушить ту печально-светлую атмосферу, что создалась только между нами. – Что сейчас с нашим миром?

– Прогнил, – горько выдавила из себя Филис. – Люди возненавидели отражения в зеркалах, обесценили чужое мнение и безвременные тёплые фотографии. Они так гордо заявляют о безразличии к остальным, но так горько рыдают по ночам «о тех самых», что никогда не вспомнят наши имена. Люди стали такими злобными, потерянными… другими? Да, именно другими. Помощь друг другу стоит денег. Если ты хочешь, чтобы тебе помогли, плати или раздевайся. Все хотят чего-то взамен. И это неправильно, совершенно неправильно, так жить нельзя. Стало бессмысленно пить за здоровье в праздничные дни, ведь они ежедневно давятся дешёвым алкоголем. Люди перестали мечтать…