Исправить все - Vladarg Delsat

истине не имели, но сам факт наводил на определенные мысли. Поэтому Дамблдору было постоянно некогда, а древние и благородные медленно мигрировали из страны.

— Ребенка они выкрали, когда девочке было что-то около месяца, — произнес, наконец, менталист. — У нее должны были проявиться какие-то способности, но не проявились.

— Поэтому? — поинтересовался Крюкохват.

— Они вели переговоры о продаже, — приговором прозвучало в небольшом помещении.

— Кому? — поинтересовался гоблин, хотя вариантов было немного.

— Вы будете смеяться, но Уизли.

Смеяться Крюкохват не стал, гоблины были отлично осведомлены о том, что рыжики не такие бедные, какими очень хотят казаться. А вот в случае продажи девочки, ее бы обратили в рабыню, и кто знает, чем бы все закончилось.

По всему получалось, что нужно обращаться к русским, точнее, к Кощею, учитывая, что мальчик был его крови. Но гоблин колебался — очень уж был непредсказуем бессмертный некромант. Крюкохват решил обсудить сначала с Нежноглазой, взявшей обоих детей под опеку. Гоблин, конечно, понимал, что обоим лучше будет среди своих, но…

***

— Уехать бы в Ленинград, — проговорила проснувшаяся Гермиона. — Ты доктор, а я…

— Ну я так себе доктор, — ответил ей Гарри. — Учиться надо будет, все-таки полвека прошло.

— Интересно, как изменились токарные станки… — задумчиво произнесла девочка. — Буду ходить на завод, ты служить врачом… И будем жить.

— Стоит ли еще ваш снарядный, — в тон ей ответил мальчик. — Хорошо, что Хогвартс все. Возьми хлебушка.

— Ну Гарри! Тебе же тоже надо… — возмутилась Гермиона, но от хлеба отказаться не смогла.

— Расскажи лучше, — попросил Гарри. — Как и куда ты попала?

— Я шла по коридору, — припомнила девочка. — Прости меня за то, что не поверила тебе!

— Это было ожидаемо, — погладил ее мальчик, — рассказывай.

— Услышала звук падения, — продолжила Гермиона. — Потом посмотрела в зеркальце… Кажется, голос Маккошки был… не помню. А потом сразу Ленинград. Самое начало ноября, я во время бомбежки там оказалась, меня подобрала тетя Зина.

— Она о тебе заботилась? — спросил Гарри.

— Как настоящая мама, даже хлеб свой отдавала… — вздохнула девочка, вспоминая эту волшебную женщину. — Я сделала, как ты сказал, и меня взяли на завод. Ну и работала…

— А в больницу как попала? — поинтересовался мальчик.

— Мы с Лидкой и… не помню… — Гермиона наморщила лоб. — Из кино возвращались, ну, знаешь…

— Помню, — кивнул ей Гарри. О том, что юных защитников города гоняли в кинотеатры, он помнил. Они все защищали родной город — у станков, на крышах, даже вставая рядом со взрослыми в окопах…

— Ну вот… А потом сразу обратно, — вздохнула девочка. — Просто жуть какая-то.

— Ну еще бы, ты только что оттуда, а тут вокруг сытые… — прижал к себе девочку мальчик. — Ничего, вот откормим тебя, и потом подумаем, может, разрешат уехать.

Нежноглаза вошла, левитируя с собой две тарелки с правильной пищей со специальными зельями. Когда девочка немного откормится, можно будет и каши на единорожьем молоке, а пока было просто нельзя, поэтому обоих детей кормили часто, понемногу, в точности, как сказал этот детеныш, снова ставший целителем, это-то Нежноглаза хорошо видела.

Глава 10

Вспомнив, как ему было трудно вначале, Гарри укутывал Гермиону в одеяло, согревал своим телом. Холод той зимы все не отпускал ни его, ни девочку, поэтому тщательно дозируя еду и ставший бесценным хлеб, Гермиону медленно выводили из того состояния, в котором она замерла. Конечно, до победы над дистрофией еще было далеко, но подвижки уже были.

— Скажи, Нежноглаза, — попросил Гарри, — а что с Дадли?

— Как тебе сказать, детеныш… — женщина помолчала. — Дадли и есть Гарри Поттер. Дурсли были Лили и Джеймсом, изменившими внешность.

— Не понял, — признался мальчик, впервые благодарный укрывшей все чувства подушке. — А я кто?

— А ты… — Нежноглаза тоже порадовалась тому, что дети безэмоциональные. — Ты Кощеевич, происходишь из рода русского некроманта. Тебя принес Дамблдор, когда они разыграли этот спектакль с защитой матери.

— Вот как… — задумчиво проговорил Гарри. — Тогда понятно, почему Ленинград. Если это была цена. Тогда получается, что и прошлый я не был Поттером. Но почему у Гермионы тоже Ленинград?

— Девочка была украдена теми, кого она считала своими родителями, — ответила гоблинша.

— И что они хотели с ней сделать? — насторожился мальчик, понимая, что не все здесь просто.

— Продать, — камнем упало слово.

Жуткое слово, если подумать. Получалось, что украли Гермиону тоже у русских. Переставшая уже заикаться девочка смотрела в потолок. Теперь она многое понимала — и почему чужая женщина стала родней родителей, и почему Гермиона вообще оказалась там. Блокада…

— Я не хочу зваться Гермионой, — наконец сказала девочка. — Тетя Зина назвала меня Машей, вот пусть так и будет, Машка Пивоварова. Она стала мне настоящей мамой. А ты, доктор Нефедов?

— Гришка я, — хмыкнул мальчик. — Григорий Нефедов.

— Вот и будем зваться так, — твердо произнесла… Маша. — Маша и Гриша. А англичане пусть идут.

— Дети… — вздохнула Нежноглаза. — Вы же хотите… домой?

— Хотим, — кивнул Гришка. — Еще как хотим. Ленинград стал нам родным, да и страна…

До зубовного скрежета хотелось пройти по Невскому, на котором наверняка уже нет надписей об опасности при артобстреле, постоять у мостов, прислониться к «Авроре», посмотреть, уцелел ли его дом. Гермионе, ставшей Машей, хотелось снова войти в квартиру тети Зины, будто хранившей память о женщине, ставшей мамой совсем прежде незнакомой ей девочке. Просто увидев потерянного ребенка, эта волшебная женщина не прошла мимо, а помогла… Да, еще не было самого страшного времени, но для англичан такой поступок был почти невозможным, Маша это знала твердо.

Нежноглаза видела, как дети рвутся туда, где прошли их самые страшные дни и… не понимала этого. Для гоблинской женщины было естественным бежать от опасности, от того места, где сделали плохо, а эти необыкновенные дети мыслили совсем иначе. Нежноглаза присела рядом с Машей и Гришей, просто, чтобы понять.

— Почему вы стремитесь туда? — тихо спросила она.

— Знаешь, Нежноглаза, это трудно объяснить, — вздохнул попытавшийся улыбнуться мальчик. — Но я попробую. Когда-то давно я был