Эта любовь - Ян Андреа

Ничего этого не нужно, и тем не менее все это необходимо. Эти книги не нужны, и тем не менее я писала их всю свою жизнь, я занималась всю жизнь только этим. И что? Ничего. Все это так. А та, другая, божественная, мертвая — она поет. Почему? Она знает об этом?

Да, все именно так и происходит. И это хорошо. Я в Париже, на улице Дофин, я пишу вам. Я счастлив, что это делаю, я не знаю, то ли это слово, anyway, я пишу, пишу и смотрю на вас, я продолжаю писать вам письма, как раньше, летом 80-го, когда я отправлял их, не надеясь на ответ, никто никогда не отвечает на такие письма. Я писал сотни писем тогда, не зная вас, не зная даже вашего лица, только имя и книги, которые вы писали. Я ничего не знал, я не был знаком с вами, вы почти не существовали, не было никакого тела, не было вашей улыбки, не было ссор, ночных прогулок на машине, любви в постели, ничего, только чтение книг, подписанных именем Дюрас.

Не было ничего, кроме единственного слова, сказанного вами: приезжайте. И я приезжаю в Трувиль и остаюсь. Я никуда не ухожу. Вы никуда не уходите. Мы здесь. Вместе и по отдельности. Бедные люди. У нас ничего нет. Деньги не могут нам помочь. Не имеют никакого смысла. Они вас забавляют. Как это получается, зарабатывать столько денег, в это же невозможно поверить? Вы зачарованы.

Вы говорите: я куплю вам две куртки от Saint Laurent на площади Сен-Сюльпис, хватит ходить как клошары. К счастью, у меня-то есть на руках брюлики. Сразу видно, что я не нищенка, но вы, с вашим нелепым видом, — я хочу видеть вас хорошо одетым.

Мы приезжаем в магазин, вы спрашиваете продавцов: вы знаете, кто я? Я хочу купить для него две куртки и предупреждаю вас: у меня скидка тридцать процентов, я позвонила в дирекцию, прежде чем приехать сюда. Я же не хочу больше никаких курток, я уже ничего не хочу, я хочу только уйти, я не знаю, куда мне деться. А продавцы: ну конечно же, мы в курсе, не хотите ли пока присесть, мадам?

Она садится и смотрит, как я меряю куртки. Нет, не эту, вы видите, что она вам совсем не идет, повернитесь немного, пройдитесь, чтобы я видела, как она сидит на вас. И я иду, продавцы сдерживают смех, а я хочу плакать, хочу все бросить.

Знаете, ему все идет, посмотрите. Да, вот этот блейзер цвета морской волны, Ян, это то, что вам нужно. Все говорят: да, это именно то, что нужно, он вам очень идет, не надо даже ничего подгонять. Я же говорю вам, у него все размеры как у модели. Хорошо, и еще что-нибудь, поинтереснее. Видите ли, мы часто ездим в Трувиль, я снимаю номер в отеле «Рош Нуар». Я меряю клетчатую куртку. Отлично, как раз то, что нужно. Ян, возьмите ее, я ее вам дарю. Я говорю: хорошо. Вы расплачиваетесь: не забудьте о тридцати процентах.

Мы выходим на улицу. На мне синий блейзер. Вы говорите: пройдитесь-ка передо мной. Я иду. Вы говорите: Saint Laurent, какое же это все-таки чудо.

Я на улице Дофин. Я вновь начинаю писать вам, как прежде, как если бы ничего не было, как если бы 3 марта никогда не наступало, как если бы ваше тело, одетое в зеленое пальто, не разлагалось бы, навсегда исчезая, да, я не обращаю внимания на ваше отсутствие, в некоторые дни без вас бывает особенно тяжело и еще по вечерам, когда я не могу увидеть вашу улыбку, услышать какое-нибудь ваше слово, ваш голос, ничего больше нет. Я не обращаю на это внимания. Я вновь начинаю писать вам письма, как прежде, летом 80-го, все продолжается, как было до 3 марта 1996 года. Что может между нами измениться, разрушиться, исказиться, исчезнуть, что, скажите мне? Я не говорю, что вы не умерли, нет, я не говорю этого, я не сумасшедший, но я говорю, что это ничего не меняет. Что разлуки не существует, потому что я могу прочитать ваше имя на могильном камне, вашу фамилию — Дюрас — в этом саду на Монпарнасе. Одно только имя среди остальных имен, равноправие всех выгравированных имен, каждый имеет на него право, у каждого есть имя, и каждый может его прочитать. Я могу написать ваше имя и потом повторить, петь его на любой лад, молиться ему, когда это кажется мне возможным, и, словно первый читатель, читать все ваши книги и перечитывать их.

Я верю, что каждый раз, когда кто-нибудь читает или произносит это имя, вы — рядом. Нет ничего по ту сторону, есть только это постоянное присутствие, здесь и сейчас, когда каждую секунду творится вечность, что-то, что есть в этом мире и в то же время вне этого мира.

Это слово, я уже говорила вам, его едва можно сказать и почти никогда — написать.

Вы говорите в конце одной из книг, я не помню, какой именно: Бог, эта штука.

Да, я так написала. И еще я думаю, что об этом нельзя сказать иначе. Это невозможно. Кружишь вокруг этого, ничего не получается.

Замолчите.

Давайте помолчим. Это лучшее, что можно сделать.

Я замолкаю. Я тоже думаю, что не нужно искать приключений в пределах Бога, не нужно говорить об этом, оставим Его в покое, Он ни о чем нас не просит. Давайте будем заниматься самими собой, нашими собственными делами. И наше дело — любить еще больше. Это то, что я делаю, когда пишу вам и когда о вас думаю. Не для того, чтобы избавиться, оставить вас, напротив, чтобы лучше видеть самого себя, видеть вас, видеть расстояние между нами и быть тем не менее вместе. Поэтому я продолжаю писать. Что же такое вы говорите…

Ничего. У меня нет ничего, что я мог бы ответить на это. Я никогда не задавал себе подобного рода вопросов. Когда пишут, не знают, почему пишут, и не нужно этого знать, в противном случае ничего не получится. Мы всегда на грани того, чтобы не писать, и все равно мы пишем. Почему? Я не знаю. Нужно забыть о своем уме, нужно видеть что-то очень конкретное, точное, чтобы не видеть слишком многого, видеть все сразу, нужно погрузиться в совершенно определенную историю, историю любви например, почему бы нет, достичь дна этой истории, войти в самую ее суть, полностью, забыв обо всем — о вас, обо мне, о Боге, писать как будто бы машинально, простыми словами, которые звучат каждый день. Это может быть потрясающе. Это может не играть никакой роли. Мы за это не отвечаем. Это либо есть, либо нет. Как правда.

Да, все так, именно это я и говорю вам, пишу об этом, всегда, с самого первого дня, и, может быть, этого не нужно делать, не нужно писать вам. Что, по правде говоря, можно написать, чего бы вы не знали, история уже завершена, вы уже написали ее целиком, всю правду, самую настоящую, самую красивую, самую ужасную, весь этот бордель, в котором уже ничего невозможно узнать, ни меня, ни вас, только одни слова, которые нужно перечитывать еще и еще. Книги. Тогда да, все кончено, вы правы, это конец.

И тем не менее это не все. Я здесь, и я должен это делать, писать вам и заставлять звучать ваше имя, вот эту любовь, которая вам не принадлежит, которая принадлежит целому миру, всем читателям, говорить это, орать об этом, написать еще раз, повторить то, что написали вы, буква за буквой, скопировать, не стыдиться того, что это копия. И таким образом стать умнее. С помощью этого мы все еще вместе, мы можем еще любить друг друга.

Я больше ничего не жду, я больше ничего не понимаю. Пишите.

Идите сюда, давайте выйдем из комнаты, мы здесь уже задыхаемся, мне нужен воздух, пойдем туда, куда хочу пойти я, к Сенлису, я не была там уже очень давно. Поторопитесь, вам пора за машиной. Что мне больше всего нравится, так это ездить с вами на машине, видеть дорогу, мчаться вперед, петь, да, всегда петь, я люблю это больше всего на свете. Все остальное меня утомляет, вы утомительны. Спуститесь на стоянку за тачкой, я не выношу больше эту комнату. Нужно выйти на улицу.