Твой враг во тьме - Елена Арсеньева

Лифт пошел наверх, Самурай остался один вхолле. Он положил мастерок и снял перчатки. Расстегнул комбинезон на груди и,сунув руку за пазуху, задействовал пульт, висящий на тонком шнурке подрубашкой. «Неработающий» лифт тоже рванул вверх.

В подъезде царила благостная тишина, и Самурайпрекрасно слышал все, что нужно. Вот первый лифт остановился. Вот раскрылисьдверцы. Вот закрылись… но за полмгновения до этого пискнула рация. Значит,акция завершилась.

Самурай услышал, как открылись и закрылисьдверцы второго лифта, который тотчас пошел вниз. Остановился… однако оказалсяпустым.

Самурай прищурился… Но тут же со ступенеклегко спорхнула стройненькая блондиночка в темных очках, с длиннымираспущенными волосами и алыми губками, одетая в красную ветровку, джинсы икроссовки. Не удостоив скромного плиточника и взглядом, она исчезла в дверях.

Тогда плиточник одним махом выскочил из комбинезона,снял с головы «лысину» и сунул все добро в рюкзачок. Из подъезда вышелсимпатичный черноволосый парень в темных очках и роскошном спортивном костюме.Потянулся, глядя на солнышко, – и пустился неторопливой трусцой «отинфаркта», не обращая внимания на легонькую ношу, болтавшуюся за плечами.Парень забежал за угол и тут, видимо, подустал: забрался в неприметный серый«Фольксваген», в котором уже сидел ничем не приметный человек в чернойветровке. Правда, у нее была ярко-красная подкладка, а на губах человека приближайшем рассмотрении можно было увидеть следы алой губной помады. Может быть,он недавно целовался с той блондинкой, которая так гордо прошла мимо Самурая вподъезде?..

Спортсмен сел за руль. Любитель поцелуевзапихал его рюкзачок в свою сумку, и «народный вагон» тронулся с места. Стоилоему свернуть за угол, как он растворился в потоке автомобилей.

Дмитрий едва успел схватить девушку за плечо ирвануть к себе, не то она сорвалась бы вниз. Мелькнула совершенно неуместная вданной ситуации обида: вроде бы отродясь не отшатывались от него девушки,скорее наоборот – гроздьями вешались, так что стряхивать приходилось. Неужелион так поплохел с годами? Посмотрела бы, между прочим, на себя!

Внимательнее вгляделся в грязно-серое лицо, накотором слезы промыли две бледные дорожки. Волосы тоже забиты пылью имельчайшими осколками кирпича, ветер сбил их в причудливую массунеопределенного цвета. Одежда… Бог ты мой, как же она замерзла, бедняжка! Хотьи теплый нынче декабрь, но простоять столько времени на сквозном ветру, навысоте, не понимая, жива ты вообще или уже нет… И она еще держится, не вопит,не бьется в истерике, еще способна думать, нравится или не нравится ей то лицо,которое она сейчас видит!

И тут Дмитрий понял: а ведь лица-то его онакак раз не видит. Перед ней золотисто-желтая, непроницаемая поверхность, вкоторой, как в выпуклом зеркале из комнаты смеха, отражается ее собственноеизмученное лицо. Немудрено испугаться…

Чертов козырек! Дмитрий с силой сдвинул его наверх,сделал самую ослепительную улыбку:

– Ну что, так лучше?

Пойми этих женщин! Она снова отшатнулась, апоскольку цеплялась при этом за Дмитрия, они едва не свалились вместе.

– Поосторожнее попрошу, – сердито сказалДмитрий. – Еще один такой же ваш порыв, и мы оба – фью! – вниз, соскоростью девять и восемь десятых метра в секунду!

– Откуда вы знаете, с какой скоростью мы будемпадать? – недоверчиво спросила она.

– Вернее, с ускорением, – поправилсяДмитрий. – С нормальным земным ускорением – джи равно девять и восемьдесятых метра в секунду. В школе по физике проходили?

– Ах да, – сказала она как-то не оченьуверенно. – Я просто… не ожидала.

Чего, интересно? Что он знает про ускорение?Ладно, Дмитрий не стал вдаваться в подробности, не ко времени, да и глупостивообще. Ясно одно: если ее так шатает из стороны в сторону, и речи быть неможет, чтобы она смогла пройти по карнизу сама.

– Вас как зовут?

– Лёля…

– Ляля? – не понял Дмитрий.

– Лёля! Не Ляля, не Люля, а Лёля! – вдругразъярилась она.

Лёля! Дурацкое имя, кукольное какое-то. Ладно,какая разница?

Дмитрий расстегнул страховку и, быстро опоясавдевушку, щелкнул карабином: – Давайте уходить отсюда. Вы, наверное, жуткозамерзли.

– Да, – кивнула Лёля. – А какуходить? Куда?

– Вон к той балке, видите? Там «станция»,оттуда спокойно спустимся вниз.

– На чем? – спросила она глухо. – Нафуникулере? Какая еще станция, что вы мне голову морочите?

– «Станция» – это любое место, где можнозакрепить систему КСГ-1, то есть систему Кошевника, предназначенную дляспасения с высоты, – спокойно пояснил Дмитрий, всматриваясь в темно-серые,почти сплошь залитые зрачком, но все равно как бы незрячие от страха иусталости глаза.

Странно, откуда взялось ощущение, будто он ужегде-то видел эту самую Лёлю? Или просто прав Разумихин, говоривший, чточеловек, которого ты спасаешь, на какое-то время становится для тебя ближе ироднее всех в мире, в нем словно бы смыкается и его, и твоя жизнь, в эти минутыон как бы часть тебя самого? И что же это Разумихин все прав да прав! Вот ведьуверял, будто на людей успокаивающе действует подробное разъяснение всех твоихпланов и обстоятельное описание снаряжения, – и в самом деле: зрачкиуменьшились, в глазах появилось осмысленное выражение.

– Вон там спасательные тросы и есть такаясидушка, – продолжал Дмитрий, умалчивая о том, что сидушка представляетсобой брезентовый треугольник, больше всего напоминающий подгузник какого-тогигантского младенца, и называется «косынка». – Поедете с удобствами. И хотьэто мало напоминает фуникулер, но здорово похоже на подвесную канатную дорогу.Например, как в Бакуриани. Вы бывали в Бакуриани? Для горнолыжников рай земной.То есть был рай в прежние времена, а как теперь, не знаю. Вот что, слушайте,Лёля: сейчас мы с вами в три шага перейдем этот карниз, а со «станции»спуститься уже нет проблем. И вы не бойтесь, я вас страховкой обвязал, теперьпри всем желании не разобьетесь!

– Да вы что? – крикнула девушка, и глазаее опять стали безумными. – Я боюсь высоты, я больше всего на свете боюсьвысоты, я не смогу, тут и курица не пройдет!

Дмитрий вздохнул. Ну, началось!

– Курица, может, и не пройдет, – кивнултак покладисто, как только мог. – Нет у нее такой жизненной задачи! А унас есть. Я же прошел – и вы пройдете.

– Я сорвусь, упаду!