Сильнее смерти - Лора Бекитт

– Позвольте сказать, господин! Я никогда не была достойна вас, я не была ни покорной и даже верной – не во всем, не всегда. Но – ни о чем не просила.

Нагасава смотрел настороженно и с удивлением.

– О чем же ты хочешь просить теперь?

– Я хочу попросить за того юношу, – тяжело произнесла женщина. – Эта змея оболгала его, а он подтвердил ее слова. Я видела – она соблазняла его, завлекала, и он не устоял. Он заслуживает смерти, но не такой позорной и жестокой.

– Самурай, способный произнести ложную клятву, – слизняк, а не воин, – медленно проговорил Нагасава, – и достоин худшей, а не лучшей участи. Ты должна это понимать. Ему ничто не поможет: его дух уже мертв.

– Он ли один повинен в этом, мой господин? – осторожно сказала Тиэко-сан.

– А кто же еще? Не я привел его к позору, напротив, я дал ему возможность стать иным человеком, чем был его отец, но он не воспользовался ею. То, что происходит с ним сейчас, – завершение пути, на который он вступил сам. Я учил его жить по законам долга и чести – ты должна это знать! У него не оказалось сил для такой жизни!

– Не всякая сила доступна пониманию, мой господин, и мужество тоже бывает разным, – еле слышно произнесла Тиэко-сан. – И нам также далеко не всегда известно, сколько сил порою требуется, чтобы поступать вопреки усвоенным с детства законам.

Нагасава молчал. Как трудно искренне возненавидеть то, что прежде любил, возненавидеть не разумом, а именно сердцем! Он вспоминал, какое ему доставляло удовольствие наблюдать, как маленький кулачок сжимает рукоять меча, и подсаживать легонькое тельце в седло!

– Хорошо, – сказал Нагасава, – у меня есть способ узнать правду.

– А что вы сделаете с девушкой? – рискнула спросить Тиэко-сан.

– Убью, – коротко произнес Нагасава.

«Не убьешь, – подумала женщина, – * – если б ты мог и хотел ее убить, то сделал бы это сразу».

Спустя двое суток Акиру извлекли из ямы и бросили на камни посреди двора. Он попытался встать, но Нагасава не позволил; поставив ногу на грудь молодого человека, он заглянул ему в лицо. Глаза Акиры были широко раскрыты и смотрели в огромные, пустые небеса. Было тихо, лишь царственно шумели деревья да где-то там, в вышине, гудел ветер, – казалось, в бездонных глубинах неба бушует величавая буря.

– Если ты скажешь, как все было на самом деле, я позволю тебе умереть той смертью, какую ты сам выберешь. И тебя похоронят, как воина. Если нет – обратно в яму, и твой труп будет отдан на растерзание птицам, ветру, дождям, – сурово произнес Нагасава.

– Я не отказываюсь от своих слов.

Нагасава медленно снял ногу с груди юноши и коротко приказал:

– В яму! – Потом прибавил: – Ты слизняк, а не воин. После он велел позвать Тиэко-сан.

– Я сделал то, чего ты хотела? Она поклонилась:

– Да, господин. Вы сделали то, чего хотела я и чего хотели вы сами. А он сделал то, что хотел он.

Тиэко-сан прошла в свою комнату и, обессиленная, присела отдохнуть. Потом достала кинжал, который ей, как самурайской девушке, подарили на совершеннолетие, и долго любовалась им. Затем она надела свое лучшее, парадное кимоно и вынула принадлежности для письма. Руки плохо владели кистью – слишком давно ей не приходилось писать. Но женщина не спешила и в конце концов вывела на бумаге: «Чтобы понять сосну, надо стать сосной, чтобы проследить путь реки, надо быть рекой. Чтобы сделаться собой, мне необходимо умереть».

Закончив писать, Тиэко слегка откинула голову назад, закрыла глаза и с силой вонзила кинжал в горло.

Рано утром, еще до того, как стало известно о смерти Тиэко-сан, Нагасаве доложили, что помещенный в яму узник мертв. Нагасава приказал вытащить тело, но слуги, обшарив дно ямы, с изумлением обнаружили, что пленник исчез. Опросили охрану, всех, кого только можно было опросить, организовали поиски по всей округе – тщетно…

После смерти и похорон Тиэко-сан среди женской прислуги замка царила испуганная тишина. Служанки не знали, кого теперь слушаться, и без лишнего шума выполняли привычные обязанности. В начале десятого дня в кухню вошла Кэйко. Женщины перестали перешептываться и уставились на нее. И когда она негромким, но решительным и властным голосом принялась отдавать приказания, не посмели возразить. Все сразу почувствовали, что она обрела новую силу. Теперь это была не игрушка в чужих руках, не самовлюбленная кукла, а хозяйка своей жизни. Единственная женщина князя.

В пути я занемог.

И все бежит, кружит мой сон

По выжженным полям.

Мацуо Басе[15]

Прошло немало времени, прежде чем Акира окончательно пришел в себя. Он чувствовал холод, сырость, его все еще преследовало зловоние ямы. Открыв глаза, молодой человек увидел, что находится в маленькой тесной хижине, кое-как построенной из тонких палок и покрытой сосновыми ветками. Шел дождь; мягко, почти невесомо шурша, капли стекали вниз, проникая сквозь неплотную крышу.

Акира поднял руку и коснулся волос. Они спутались, казались очень грязными, пропитанными вонью ямы. Юноша нетерпеливо пошарил вокруг.

– Что ты ищешь? – спросил сидевший рядом Сёкэй.

– Свой гребень.

– Зачем?

Акира ничего не ответил и закрыл глаза. Сёкэй усмехнулся:

– Главное, чтобы была чиста душа. Позаботиться о чистоте тела ты успеешь всегда.

– Я так не могу. Меня учили иначе. Когда я грязен, то не способен думать о душе.

– Боюсь, теперь тебе придется забыть многое из того, чему тебя учили прежде.

– Я не хочу забывать! – с легким вызовом произнес Акира.

Старик равнодушно кивнул. Его коричневая кожа казалась очень сухой, заскорузлой, словно выдубленной ветрами. Он редко моргал; его маленькие глазки были малоподвижными, взгляд невыразителен, лишен всякого блеска.

– Скажи, кто тебя спас? До леса ты каким-то чудом дополз сам, а раньше?

– Тиэко-сан. С ней были еще люди; кое-кого я, кажется, узнал. Они вытащили меня из ямы и вывели за ворота.

– Все это случилось из-за того, что я поведал тебе правду о Нагасаве и твоем отце?

– Не совсем.

– Расскажешь?

– Да.

Акира говорил недолго и закончил так:

– Я не осуждаю Кэйко. Господин Нагасава убил бы ее… Она должна была как-то защитить себя и своего ребенка. Своего, а моего или нет – не знаю.

Сёкэй вновь кивнул. Он не произнес ни слова одобрения или осуждения, и тогда Акира промолвил с мучительным напряжением в голосе: