Пустые головы - Вадим Молодых

Так и поговорили… Малой вышел из зала, напрочь забыв о докторе, о своём внешнем виде – он, похоже, никого из комиссии не удивил – вообще, обо всём, так его переполнили тяжкие подозрения, что эти люди как раз таки в отсутствие собственных мозгов пытаются всё в бумажках расписать. Но это невозможно! Должны же они понимать… А тут – оп-пачки! Понимать-то и нечем…

– Ну как впечатление? – с вопросом доктора Малой вернулся в реальность.

Тот спрашивал без какого-либо беспокойства в голосе, словно бы дело его лично нисколько не касалось, и он за ним наблюдал со стороны… Он, как будто, был уверен в Малом. Но почему? Антон даже взглянул ему в глаза – ничего кроме удручающего выражения по типу «Вот видите!» там было не видно. Может, конечно, это усталость сказывалась, но Антон так не думал. Ему хотелось доверять и верить доктору.

– Убедились? – по-другому спросил-уточнил врач.

– Да… Пожалуй…

Доктор предложил Антону вернуться в больницу, чтобы соблюсти канцелярские приличия: написать добровольный отказ от дальнейшей госпитализации, перейти на амбулаторный режим и оформить больничный лист. При этом перечисление мотивов возвращения звучало так неторопливо и вкрадчиво, словно док жалел, что их мало. Попросту говоря, он явно не хотел отпускать Малого из больницы. По крайней мере, так сразу. Как будто что-то ещё хотел сказать (или услышать?!), но ждал наступления решимости и просил пока не торопиться.

Антон от этого понимания даже холодок волной внутри себя ощутил – почему-то не под сердцем, а под желудком. Однако лицо врача выражало полную предрасположенность – Антон это ещё из своего дефицитного на дружбу детства усвоил – видно, когда человек определённо хочет сблизиться.

Да и аргументация железная – больничный-то надо открыть!

– У меня и переоденетесь… Тряпки от больных иногда остаются…

– В связи со смертью?..

– А хотя бы! – доктор так открыто, но без вызова, соглашался, что Малой проникся к нему ещё большей симпатией. – Что тут такого? Мы же не с мёртвых снимаем… Да даже если бы… Предрассудки всё это…

– Так человеческое сознание под пробку набито предрассудками!

– Э-э, нет, Антон! – доктор, наверное, впервые назвал его по имени. Но даже если и не впервые, то произнёс имя первый раз не как лечащий врач. – Я ещё, может, соглашусь, что они вбиваются в голову сознательным путём, но там-то они становятся совершенно бессознательными.

– А вы уверены, что они вбиваются именно в голову?

Док остановился в ходьбе и рукой придержал инерцию Малого.

– Какой хороший вопрос! Сознайтесь: вы случайно задали? Или специально? Если второе, то вы потрясающе точный риторик… А если первое, то вы вообще – гений!

Антон готов был спорить на что угодно и с кем угодно – хоть с самим собой! – по поводу искренности восхищения в глазах… Чьих? Он – Томас… Петрович ещё пока… явно переставал быть для Малого только доктором и становился всё больше просто Томасом… И даже без Петровича!

– …Это ведь сродни рефлексу представлять мозг как некое скопище… хранилище… склад… кладовку, забитую вперемешку нужным и ненужным. Ненужное потому и не выбрасывается, что всё – вперемешку! Страшно, выбрасывая, случайно что-то нужное прихватить… А?! Как вам метафора?

Томас совершенно приободрился после бессонной ночи. Даже шаг убыстрил.

– Да и не метафора… И не сродни, а рефлекс и есть! Рефлексы… С совершенно точно заданной и ожидаемой реакцией на раздражение… Рекламы, к примеру… Любой пропаганды! Она что, именно в голове откладывается? Кто сказал? Так принято думать… В голове, дескать, самый большой сгусток нервов… Ну и что?!

Это было сказано уже на пути к машине, но так эмоционально и с остановкой – даже с дёрганьем за рукав Антона – что становилось ясно: доктора постигло озарение, и он остановился бы под его воздействием даже будучи в полёте.

– А у собак сгусток нервов поменьше… Но они тоже реагируют и выполняют условные рефлексы. А у птиц – ещё меньше! У рептилий… Насекомых… То есть мозги-то как аппарат мысли и не нужны!..

– Да, но с другой стороны, для того, чтоб хотя бы запомнить все эти регламенты, нужна память. А что есть память, как не функция именно мозга? Кроме того, большой объём памяти, заполненной отдельными битами информации, требует, во-первых, упорядочивания, чтобы можно было найти нужный бит, когда потребуется, и, во-вторых, умения мыслить, то есть работать мозгом, чтобы складывать нужные биты один с другим и выводить их в требуемую общую картину.

– Да не нужна им и память тоже! – воскликнул со злобой доктор. – Секретари, референты и помощники им нужны, чтобы в нормативных дебрях рыться, где всё расписано. В действительности всеми процессами эта «пехота» управляет. Как состроит мозаику из нормативов, так дело и пойдёт.

– Точно! – обрадовался Антон. – Поэтому всё и получается через жопу! Сплошной примитив. Ведь гармония симфонии сложнее и интереснее попсы. Но интереснее она только для того, кто способен эту гармонию воспринять, то есть для того, кто способен мыслить на таком же, как сама симфония, сложном уровне. А у нас всё пытаются упростить – не себя поднять до степени сложности мира, а мир опустить до уровня своей глупости. И так в любой области человеческого знания!

– Знания – да! Но заговорив об искусстве (симфония – суть искусство), надо бы говорить о чувствах, то есть не о рациональном, а об иррациональном начале в человеке…

– А это неважно! – Антон понимал, что доктор не возражает, а наоборот, подстёгивает его убеждённость. – Не надо отделять одно от другого. Человек-то, пусть даже абстрактный, один – с обоими своими началами. Вот и надо говорить о нём – о конкретном человеке!

Малой даже плечи расправил и, как будто, стал выше. Томас улыбнулся:

– Так человек у нас абстрактный или конкретный?

– Общая теория выводится из и для абстрактного человека. А применяется для исследования конкретного Ивана Петровича Сидорова. Всё законно – всё по правилам… Должна же быть какая-то общая система… координат или периодическая – как угодно называйте… с базовым нулём, чтоб из него и исходить. Я бы назвал это сравнительной системой… Но система обязана быть! Иначе хаос.

– Согласен, – доктор снова активно задумался. – Но проблема в том и заключается, что за система образуется в мозгу человека – своя (как результат собственной мыслительной работы) или привнесённая (навязанная извне мозга этого человека). Навязанную-то, выстроенную уже кем-то, воспринимать легче, чем свою самостоятельно выстраивать, даже если посторонняя навязана не с благими намерениями. Думать всегда трудно. Особенно поначалу.

– Да, безусловно! Вот и имеем, что за огромное число людей – потенциальных личностей – думает всего одна, взявшая на себя функцию пастуха. Ну, или пастыря, как его необидно для себя любит называть паства, являющаяся, по сути, тем же стадом абсолютных и абстрактных в своей массе скотов в человеческом обличии.