Наследник императора - Александр Старшинов

— Ну, большую армию обнаружил, центурион? Сколько даков засело поблизости? — спросил легат с нескрываемой ехидцей.

— Ни одного, легат. — Центуриону стоило большого труда произнести это спокойным, ровным голосом.

— Ты не находишь это странным?

— Нахожу.

— У тебя есть объяснение?

— Ну… возможно, они хотят напасть в другом месте.

— По твоей версии, они хотели напасть на мост. Или Аполлодор из Дамаска построил еще один мост в другом месте?

Приск молчал, глядя перед собой. Он многое мог вынести — боль, и лишения, и непосильный труд, в сражениях не терял головы и не праздновал труса, но от несправедливых насмешек приходил в ярость и сейчас больше всего боялся вспылить и навсегда испортить карьеру.

— А может быть, объяснение самое простое: даки не готовы воевать, — продолжал Лонгин. — Как ты думаешь, велика армия Децебала?

— Понятия не имею.

— А я имею. У него сейчас не больше десяти тысяч. Если ты умеешь считать, то сосчитай, сколько наших воинов придется на одного косматого дака без доспехов, если только в Мезии, Нижней и Верхней, стоят четыре полных легиона, не считая когорт ауксилариев?

Приск хотел ответить, но лишь плотнее стиснул зубы. Кажется, в этот миг он пожалел о своем решении попасть в свиту Лонгина. Но менять решение было уже поздно.

— Децебал сейчас сделает все что угодно, лишь бы отсрочить войну. Ну, что ты скажешь?

— Может быть, и так, — не слишком охотно согласился Приск. — Но я не верю Сабинею.

— Это всего лишь старые счеты, не так ли? — усмехнулся Лонгин.

Сентябрь — октябрь 857 года от основания Рима

Дробета — долина реки Рабо[40]

Вечером, перед отъездом, Приска охватила смертельная тоска. Никогда с центурионом прежде такого не бывало. Еще день назад он весь горел от нетерпения, ожидая, когда же они наконец отправятся в путь. Опасное путешествие сулило небывалую награду. Приск мысленно усмехался и свысока поглядывал на будущих спутников: только он и никто другой сможет выполнить поручение Адриана — запомнить и потом нарисовать по памяти укрепления дакийской столицы. И вдруг накатила тоска, да столь сильная, что казалась физической болью. Даже в те дни, когда он еще не был центурионом, а пребывал в статусе желторотого новобранца, и Валенс, опытный и старый воин, водил тиронов на северный берег, Приск не испытывал ничего подобного. Даже в первую кампанию, когда неведомые горы таили смертельную опасность, а из-за каждого придорожного куста летели крючковатые дакийские стрелы, смазанные ядом, не было у Приска так тяжело на сердце. Но ведь и тогда, как и сейчас, он сам выбрал эту дорогу, а раз выбрал — значит, должен пройти до конца. Почему же тупая заноза застряла в сердце? Кориолла? Рождение ребенка? И это тоже. Но нет, что-то другое сейчас его угнетало.

— Ты хоть Кориолле написал, что уезжаешь? — поинтересовался Тиресий.

Приск устроил у себя небольшой обед на прощание: Тиресий, Фламма и Оклаций присутствовали.

— Нет. Незачем ей знать. Пусть думает, что я в Дробете. Будешь отправлять ей письма от моего имени.

— Э, так не пойдет.

— Очень даже пойдет. Ей нельзя волноваться.

— А печать мне свою не оставишь? — наивно округлил глаза Тиресий.

— Как же! Чтобы ты завещание подделал! — рассмеялся Приск. — Разумеется, я тебе доверяю. Но не настолько же!

Тиресий вдруг помрачнел.

— Сегодня во сне… — Когда Тиресий начинал такими словами фразу, смеяться уже никому не хотелось. — Сегодня во сне, — повторил Тиресий, — я видел алмазный перстень.

— Алмазный перстень? — живо переспросил Оклаций. — Нас ждет добыча? Ого! Алмазы — они же безумно дорогие. Неужели у Децебала припрятаны в сундуке эти волшебные камушки?

— Чей перстень? — повторил Приск.

— Не знаю. И что это значит — тоже не ведаю. Но это важно.

— А по мне, так все ясно, перстень означает награду, — попытался истолковать сон прорицателя Оклаций. — Большую-пребольшую.

— Возможно, это в самом деле награда, — попытался отшутиться Приск. — Но уж точно не твоя, Оклаций, учитывая как дороги и редки алмазы.

— Это блеск твоего возвышения, — брякнул Фламма.

— Ты стал льстецом? — спросил Тиресий, глядя в глаза писцу.

Тот смутился.

— Ну, это вроде как правда, я так думаю…

* * *

К дакам в гости легат отправлялся с небольшой свитой: вольноотпущенник Лонгина Асклепий (этот парень, похоже, не только знал, что хозяин ест и во что одевается, но и что думает), турма всадников-ауксилариев и с ними Приск. С собой центурион никого не брал — Обжору оставил в лагере, поскольку в горах этот парень станет только обузой, Оклация тоже не стал требовать зачислить в отряд: предприятие было опасным, и рисковать головой мальчишки Приск не хотел.

Сабиней, как и обещал, привел тридцать всадников сопровождать легата. Его даки принадлежали то ли к одному клану, то ли к какому-то военному братству — у каждого из тридцати был вышит на плаще свернувшийся кольцами змей, и такой же змей, уже бронзовый, украшал каждый щит. Перед тем как отправиться в путь, Сабиней поклялся Замолксисом-Гебелейзисом, что не причинит Лонгину и его спутникам вреда.

«Неужели даки надеются убедить такого человека, как Лонгин, что они не замышляют ничего против римлян и не нарушают мирный договор?» — подивился Приск.

С другой стороны, их заверения ровным счетом ничего не значат. Если Траян захочет, через год или два Рим найдет повод начать войну: хотя бы недавнее нападение на языгов, союзников римского народа, объявит причиной. Главное сейчас — увидеть Сармизегетузу.

Уже сев на Резвого, Приск на миг задержался и подъехал к стоящему возле конюшни Тиресию, протянул ключ.

— От моего сундука в лагере, что в кладовой. Деньги и вещи — для Кориоллы. — Потом, чуть помешкав, снял с руки перстень с печатью. — На случай…

— Да брось! Ты вернешься. Я видел тебя в своих видениях с ребенком на руках.

Приск улыбнулся, но все же почти насильно всунул бронзовый ключ и перстень в ладонь товарищу. Тиресий пошел рядом, провожая. Уже в воротах Приск оглянулся и посмотрел на Тиресия. Тот как всегда был мрачен, вернее — мрачнее обычного. Старый приятель поднял руку, прощаясь.

Не стал уточнять прорицатель, что в провидческом сне видел Приска с ребенком на руках. Только ребенок этот был мертв, и над головой центуриона столбом поднимался дым, а гудящее пламя почти полностью охватило дом за его спиной.

* * *