Столетняя война. Том I. Испытание битвой - Джонатан Сампшен

длинным мраморным столом, кипучая деятельность которых соперничала с аналогичной деятельностью клерков суда Королевской скамьи и суда общей юрисдикции находившихся в нескольких ярдах от них. В двух небольших зданиях, расположенных в стороне, Казначейство составляло свои счета на большом столе покрытом клетчатым сукном, которое дало название этому департаменту — Палата шахматной доски. Снаружи, в раскинувшемся предместье, размещались адвокаты, истцы, тяжущиеся и чиновники.

Политические функции правительства были сосредоточены при королевском дворе — передвижном городе с постоянно меняющимся населением, которое проживало везде, где находился король. В Совете король имел небольшой круг личных советников: канцлер, главные придворные служащие, наиболее влиятельные из оставленных при короле рыцарей и личных клерков, все они были обязаны своим положением его расположению. Их число пополнялось по мере необходимости экспертами из низших звеньев бюрократической иерархии, а также епископами и дворянами извне, чье мнение ценили. Последние стали заметно более многочисленными и влиятельными во время правления Эдуарда III, который придавал большее значение, чем его отец и дед, вовлечению знатных людей страны в свои дела. Однако даже в его правление управление осуществлялось в ручном режиме и зависело от личности короля и его энергии. Личный кабинет короля, Гардероб, был стержнем администрации. Гардероб следил за выдачей ордеров за личной печатью короля, которые приводили в движение формальные процедуры Канцелярии и Казначейства, позволяя королю управлять страной из своего шатра. В периоды кризиса и войны Гардероб становился главным департаментом расходов, собирая деньги непосредственно на таможенных постах, в королевских поместьях, у сборщиков парламентских субсидий и везде, где их можно было найти, и распределяя их под непосредственным контролем короля.

Главная сила и слабость английского государства заключалась в провинциях, где приходилось применять большинство его указов, где собирались налоги и набирались солдаты. В Англии существовала древняя система местного управления, более развитая, чем во Франции, и проникавшая дальше в глубины провинциальной жизни; но она не была полностью под контролем короля. В XII веке английские короли через шерифов осуществляли контроль над делами каждого графства, который, хотя и был несовершенен, значительно опережал все, что можно было увидеть на континенте. На шерифов и их штат помощников, прево, тюремщиков и клерков ложились все рутинные заботы центрального правительства в графствах: сбор королевских доходов, исполнение бесчисленных судебных решений, содержание замков, набор войск, поддержание общественного порядка. Ордонанс 1326 года, открывающий последнюю неудачную реформу, без преувеличения утверждал, что от надлежащего выполнения этих рутинных функций зависит упорядоченное функционирование правительства короля[58]. Но теперь это было уже выдачей желаемого за действительное. В XIII веке хватка шерифа ослабла. Многие крупные землевладельцы непонятным образом приобрели право выполнять функции шерифа через своих собственных чиновников в пределах определенных анклавов (вольностей). Многие города, включая почти все крупные, получили по королевской хартии право на самоуправление, что фактически выводило их из-под юрисдикции чиновников графства. Власть была раздроблена. Даже на подконтрольной территории шериф уже не был тем грозным представителем центрального правительства, которым он был раньше. Уступки были сделаны под давлением местного дворянства и повторяющихся политических кризисов. Типичный шериф начала XIV века был не опытным администратором, пользовавшимся доверием министров короля, а местным землевладельцем с собственными интересами в графстве, которые не обязательно совпадали с интересами правительства. Он не получал жалованья от короны, а извлекал свое вознаграждение из традиционных сборов и поборов, и часто занимал свой пост неохотно. Учитывая его нежелание и непопулярность любого шерифа, который имел не слишком большой опыт работы, его вскоре освобождали от должности и заменяли другим. Подобные действия затронули и других местных чиновников. Все они были местными жителями, служившими недолго. За ними стояло землевладельческое сообщество графства, люди, связанные тесными узами проживания, родства и интересов, а также узами покровительства. Они собирались на периодические заседания суда графства для ведения судебных дел графства, избрания коронеров и рыцарей для представительства в Парламентах, приведения к присяге местных чиновников, зачитывания статутов и королевских прокламаций, оценки взносов на расходы графства и, все чаще, высказывания коллективных мнений и недовольства. Они были политическим сообществом.

Все это не означало, что местное самоуправление было свободно от контроля со стороны центрального правительства. Все местные чиновники, связанные с финансами, должны были регулярно отчитываться перед казначейством, и их неустанно преследовали за недостатки. Их более серьезные проступки и упущения могли быть расследованы и наказаны различными судебными комиссиями. В лучшем случае эти процедуры сдерживали злоупотребления и они не способствовали энтузиазму служащих. Английские местные чиновники вряд ли могли быть менее похожи на перегруженных, но ревностно преданных провинциальных чиновников французской монархии. Однако это различие не обязательно было недостатком. Правительство английского короля в значительной степени зависело от поддержки местных общин, и это правда. Их способность препятствовать королевской воле была огромной. Но и поддержка, которую они могли оказать правительству, чьи предприятия они одобряли, тоже была огромной. На пике своего могущества Эдуард I и Эдуард III могли получить от своих подданных больше, чем любое французское правительство XIV века. С другой стороны, Эдуард II на закате своей популярности не мог сделать почти ничего.

* * *

Возможности государственной власти в Англии, как и во Франции, зависели в конечном счете от денег. Обычные доходы королей Англии состояли только из тех, которые, как и любой дворянин, король получал как землевладелец и феодал, и тех, которые он извлекал из операций правительства, таких как штрафы и сборы, а также от неопределенной прибыли от королевских монетных дворов. В 1330-х годах эти доходы составляли от 15.000 до 20.000 фунтов стерлингов в год, что было меньше шестой части доходов, которые короли Франции получали из тех же источников. Доходы оставались более или менее стабильными на этом уровне с 1280-х годов. В какой-то небольшой степени обычные доходы короля могли быть увеличены законными, но нерегулярными способами. Английские короли, в отличии французских, не манипулировали чеканкой монет. Но они облагали налогами маноры и города своих владений; они принудительно закупали товары для своих целей по низкой цене, оплачивая их с опозданием (purveyance); они брали деньги за то, что не настаивали на более обременительных обязательствах своих подданных. Доходы, которые приносили такие меры, были непостоянными, а политические издержки — высокими. Как заметил в следующем веке сэр Джон Фортескью[59], "самый большой вред от бедности короля заключается в том, что он по необходимости вынужден был искать средства для получения денег"[60]. Ни одно из этих средств, каким оно ни было, не отвечало бремени финансирования амбициозной внешней политики.

Что отличало английские государственные финансы от французских, так это наличие достаточно эффективной системы национального налогообложения. Наиболее важным элементом налоговых поступлений английского правительства была таможня, которая собирала единственный постоянный налог, взимаемый в королевстве. Так называемый Great and Ancient Custom (Великий и древний обычай) представлял собой экспортную пошлину на шерсть,