Мой человек - Наталия Терентьева

– Поехали ко мне… – начал он заплетающимся языком. – Ну, поехали? У меня подвал французского шампанского… Хочешь, ванну тебе налью с шампанским? Вместе в ванне посидим… в пузырёчках… М-м-м… цыпа какая… Илюшка прятал такую дочь… Илюшка он хитрый… под себя гребёт… Но вот мы его и поймали…

– Отойдите от меня, пожалуйста, – услышала я Маришин голос. – А то я папе пожалуюсь.

– М-м-м… цыпа с характером… кусается… Мех любишь? Хочешь шубу из кенгуру? Что? Так, всё, не рыпайся, поехали. А то я не люблю долго уговаривать. Давай, идем…

Я услышала скрип, шум, видимо, он схватил Маришу за руки, она вырывалась – в телефоне была слышна возня.

– Руки убери! – четко сказала Мариша. – Пень старый!

– Ах ты… – Дядька, пристававший к Марише, выругался.

– Мариша! Уходи оттуда! Уходи немедленно! – пыталась сказать ей я, но она меня уже не слышала.

Я понимала, что ничего опасного в этом нет, кругом люди, Маришу вряд ли может как-то сильно обидеть этот человек. Но на душе у меня было совсем неспокойно и очень неприятно. У Ильи и, правда, теперь какой-то другой мир, в нем иные законы, непонятные и неприятные. Хотя чего уж тут непонятного!

Михаил всё это время стоял рядом, руки с моих плеч снял, но не отходил. Наоборот, все подступался и подступался, вот уже опять оказался совсем близко, обнял за талию…

– Могу чем-то помочь? – спросил он.

«Не лезть!» – сказали бы моя бабушка или Мариша. И были бы правы, смелые и гордые девушки. А я лишь покачала головой и побыстрее вернулась в гостиную.

Алёша вопросительно посмотрел на меня. Странно. Я теперь не видела на его лице тех лет, которые прошли без меня. Видела сквозь годы его молодого. Я прекрасно помню, как он несколько раз принимался тогда рассказывать о своих мечтах – что именно он хочет сыграть, какие сложнейшие произведения мировой классики у него в плане, как видит свое будущее. А мне это было не то чтобы неинтересно… Мне как-то не казалось, что у Алёши хватит терпения, силы воли, таланта. Он вовсе не производил впечатления волевого и настойчивого человека. Значит, это было обманное впечатление, или я такой плохой психолог. Конечно, не это помешало мне полюбить его. Но если бы я осталась с Алёшей, совсем иначе бы сложилась моя жизнь… У меня не было бы Мариши. Вот у Алёши, кажется, и детей нет. Почему?

Я смотрела на мальчика, сына Вики, и была почти уверена, что он – не Алёшин сын. Потому что даже если ребенок – копия одного из родителей, так бывает, все равно от второго тоже что-то есть. И когда смотришь на всех троих, понимаешь, да, конечно, вот его родители. А ничего Алёшиного в мальчике не было. Зачем мне это было нужно? Не знаю. Точнее, не могу сама себе откровенно сказать. Я ведь не моя бабушка и не Мариша, чтобы рубить правду матку с плеча.

Алёша стал рассказывать, как прошлой весной он ездил в Японию, был очарован страной, а потом ездил в Индию и был поражен нищетой, а еще ездил на наш Дальний Восток и играл на единственном в тех краях органе, во Владивостоке, в соборе, и был так потрясен природой края, что стал подумывать, не перебраться ли поближе туда.

– Природа там очень соответствует музыке, которую я играю, – улыбаясь, говорил Алёша.

Вика слушала его внимательно, как будто в первый раз. Их сын Лёня, наоборот, все порывался о чем-то сам рассказать. Вика несколько раз останавливала его то взглядом, то жестом, а то и просто попросив: «Помолчи пока, сынок!»

Я же смотрела на Алёшу, и у меня было странное ощущение. Ведь прошло много лет, очень много лет. Я не видела его все эти годы. Не видела и почти не вспоминала о нем. И мне показалось, словно вдруг сомкнулось время. Что мы расстались вчера, ну пусть позавчера. Я пришла, а он знакомит меня с женой и сыном, его – не его, уже не важно. Ведь они вместе живут. Куда делись все эти годы? Не знаю. Он почти не изменился. Чуть тронула седина волосы, стал более уверенным взгляд, слегка пополнел, самую малость, но и все. Не вижу. Возраста не вижу.

Интересно, а он, когда смотрит на меня, видит меня прежнюю? Я, наверное, не так хорошо выгляжу. Я вообще как-то изменилась после расставания с Ильей. Я поняла это сегодня, когда смотрела на себя в витрину магазина с антикварными предметами. Старые дорогие часы, большая фарфоровая кукла в шляпке, румяная, в платье с кисеей, шкатулка из красного дерева с медным замком. И я. Почему-то решившая, что свой пятидесятилетний юбилей мой бывший муж не сможет отпраздновать без меня. Не выкинет все наши годы. Все счастье. Всю молодость, которая прошла у нас вместе.

Как будто ничего не было, и я вернулась в ту точку, где мне нужно было выбирать. И я тогда выбрала Илью. А сейчас я бы выбрала Алёшу. И не потому что он играл в Токио и Дели, Париже и Владивостоке, а сегодня в Московской консерватории. А потому что он такой, какой он есть. Вот такого Алёшу я бы выбрала, а Илью, каким он стал, – нет.

Алёша, словно услышав мои мысли, как-то встревоженно посмотрел на меня, сбился с мысли.

Вика перехватила наши взгляды, сделала такой странный жест руками, интуитивно, как судья на боксе, развела руки в стороны, потом встала, оказавшись как раз на той линии взглядов, которая соединяла сейчас нас с Алёшей, и предложила:

– Давайте я чаю налью. Вам удобно, Оля? Или дать подушку? – Она так внимательно посмотрела на меня, так спросила… Я услышала, мужчины – вряд ли. Не вдаются они обычно в такие тонкости.

Вика была абсолютно права – мне было чрезвычайно неудобно – сидеть, пить чай и вообще находиться сейчас в этом доме. Причин не было никаких. Я ничего плохого не делала. Но мне на самом деле было неудобно.

– Я уже поеду, – сказала я. – Спасибо.

– Мы поедем! – тут же подхватился Михаил. – Поздно! Нам еще добираться.

Я заметила Алёшин грустный взгляд. Что грустить? Что я еду с Михаилом? А если бы даже он был моим другом, возлюбленным – что тут плохого? Разве лучше, как есть на самом деле? Разве лучше, если бы Алёша знал, что я – совершенно одинока? Что Мариша выросла и пошла своим путем? Еще недалеко ушла, но уйдет, я это точно знаю. Иначе ведь не бывает и не должно быть.

Мариша выросла не такой, как я думала. Ничего плохого в этом нет. Но я закладывала одно, а выросло другое. Потому что твой ребенок – это самое загадочное семя, которое ты можешь посадить и взращивать шестнадцать – восемнадцать лет. Что вырастет – неизвестно. Ты можешь повлиять, можешь что-то изменить, но не полностью. Вдруг просыпаются спавшие до сих пор гены, вдруг решают встрепенуться какие-то прабабки… Одна была усатая и грубая, любила крепкий табак, мужчин не очень любила, но пускала к себе, ненадолго, потом выталкивала, некоторых – пинками. Нет, конечно, Мариша на нее вовсе не похожа. Разве что на одной фотографии, где прабабушка сидит, наряженная, в огромной шляпе, и смотрит строгими глазами на фотографа, возможно, не скрывавшего восторг от пышных форм… Другая, моя любимая бабушка, говорившая всем правду-матку, тоже стала просыпаться в Марише. Что-то такое упрямое в лице… Как сожмет губы, как прищурится, подбородок вздернет… И мне становится страшно… На меня смотрит моя бабушка, которую Мариша ни разу не видела…